.
Методологически «естественные историки» анализировали революции, пытаясь подвести либо части различных примеров (например, Эдвардс), либо примеры в целом (например, Бринтон) под метафоры, которые, казалось, лучше всего описывают их общие стадии развития и, соответственно, последовательность, якобы «естественную» для революций. К примеру, Бринтон открыто применял метафору болезни, которая также неявно использовалась Эдвардсом:
Мы будем рассматривать революции как некую разновидность лихорадки. В обществе примерно за поколение до вспышки революции, могут быть обнаружены признаки приближающейся пертурбации. Они описываются как предварительные симптомы, информирующие очень проницательного диагноста, что болезнь приближается, но еще недостаточно развилась, чтобы быть болезнью. Затем наступает время, когда себя проявляют полноценные симптомы и мы говорим, что революционная лихорадка началась. Она развивается не равномерно, но всплесками и отступлениями в кризис, часто сопровождающийся горячкой, правлением наиболее неистовых революционеров, Царством Террора. После кризиса приходит период выздоровления, обычно отмеченный одним или двумя рецидивами. Наконец лихорадка проходит, и пациент снова приходит в себя, возможно, в некоторых отношениях став сильнее из-за пережитого, приобретя хотя бы на время иммунитет от подобных приступов, но, конечно, не полностью преображенный.>[97]
Разумеется, «естественные историки» также предлагали, по крайней мере неявно, некоторые теоретические гипотезы о причинах революции. Они были преимущественно социально-психологическими, и (что важно для наших целей) мало усилий уделялось сравнению исторических примеров для обоснования этих гипотез. Вместо этого теоретические гипотезы просто применялись к анализу в целом, а исторические материалы использовались в первую очередь для иллюстрации метафорической последовательности стадий. Нельзя сказать, что результаты естественно-исторических исследований не обладают никакой ценностью (действительно, в них много прозрений относительно революционных процессов, они могут и сегодня быть полезным чтением), но они очень отличаются от сравнительно-исторического анализа. Такой анализ применяет сравнения позитивных примеров, а также сравнения позитивных с негативными примерами для выявления и обоснования причин революций, а не их описаний. Более того, сравнительно-исторический анализ ни в какой мере не исходит из того и не пытается доказать, что революционные процессы должны описываться сходным образом в своих конкретных траекториях от случая к случаю. Дело в том, что аналитически сходные группы причин могут действовать в ряде случаев, даже если природа конфликтов и их временная последовательность различны, и даже если, например, один случай приводит к консервативной реакции, а другой – нет (вообще или к аналогичной). В рамках сравнительно-исторического анализа подобные различия не мешают определить сходные причины разных революций. В то же самое время они представляют различия, которые сами могут быть объяснены путем сравнения позитивных исторических кейсов друг с другом.