«Язык» Напраса кратко поведал собратьям результат военного совета:
— Переть в лоб — это терять людей. Деметрия настояла ждать. Перекроем все дороги и тропы, запалим в сторонке что-нибудь ненужное — чтоб выглядело деревенькой или складскими запасами, но так, чтобы крестьяне против нас не поднялись. Из башни обязательно поедут на помощь, это их обязанность. Тогда одни наши возьмут выехавших, остальные окружат башню и предъявят ультиматум. Если получится, то ворвемся с наскока. Или надавим на чувства оставшихся.
Разбойников план порадовал.
Все улеглись спать. Костры угасли, зажглись звезды. Тома ворочалась, вздыхала, кряхтела. Чувствовалось, что долго колебалась, но пересилила себя:
— Чапа… ты веришь, случись подобное с тобой, я сделала бы все и даже больше?
— Ты уже сделала, сохранив мою жизнь в школе. Как соучастницу, тебя ждал финал Глафиры.
— То не в счет, общая опасность давала силы и заставляла принимать правильные решения.
Я покачал головой:
— Мы не в детском саду, скажи прямо, что нужно.
Сказать, что она покраснела — ничего не сказать. И это несмотря на тьму — почти полную, кроме мрачных отсветов далеких костров в каждом из лагерей. Новолуние.
— Или руки помыть надо было, — трудно выпихнули ее губы, — особенно после дурацкой мази. Или переела с радости…
— Снова живот прихватило?
— Ага.
— Какие проблемы. Давай, отнесу.
— К ним я больше обращаться не хочу.
Еще бы.
— Куда идти? — спросил я, принимая Тому на руки.
— За те деревья между лагерями.
На моей шее сомкнулся мягкий живой обруч.
— Вы куда? — возник рядом рыкцарь, сменивший Епанчу. — А-а, почву удобрить. Только недолго. Я отсюда прослежу.
За деревцем мои руки как в прошлый раз начали разворачивать девушку к себе спиной.
— Стоп. — Ее губы сжались до крови, глаза зажмурились от невыносимого стыда. — Ближе к кустику. Чтобы листики достать. И… — Она набрала побольше воздуха. — К себе лицом. Потом мне понадобится свобода рук.
— Тогда… — Теперь я залился пунцом. — Штаны придется снять полностью.
Ноги-то будут меня обхватывать.
— Несомненно.
— Сможешь снять сама, на весу?
— Нет.
Я открыл рот, чтобы сказать, что…
Ничего не надо говорить. Теперь надо делать. Мужик я или как?
Рот закрылся. Легкие провентилировались глубоким вздохом, руки приступили к делу. «Глаза боятся, руки делают» — эта поговорка появилась не просто так. Окончательно подготовив пылавшую Тому к процессу, я присел на широко расставленных ногах, а она, обняв меня за лопатки, повела плечами, сбрасывая мой поддерживающий захват:
— Удержусь сама. Закрой глаза, уши и нос.
Как это сделать, если рук всего две, она не сказала, лицо конфузливо зарылось в мое плечо. Я задрал подбородок к небу.