– Пьян был, невесть что молол, – отвернулся Семён. – Про то забудь.
– Это можно, – тряхнул патлами Василий. – Только я никак в толк не возьму – пошто в глухомань нашу забрёл. Ведь не свят дух надоумил на батьку набрести. Что за неволя сюда турнула?
– Неволя, верное слово. Со Смоленщины я, на землице в Сибири осесть думал, а приехал – шиш. Наделили землёй, верно, да гольной тайгой. В первый же год, кто со мной прибрёл, вымирать начали, пухли с лебеды, покорчуй-ка её, тайгу-матушку. Ну и тягу от жизни такой кто куда. А я вот сюда забрёл.
– Брешешь, но складно. – Василий полез под рубаху. – Да я и не пристав какой. По мне работай – и ладным будешь. – Царапая спину, скособочился. – Заповеди чти, – кивнул на дверь, в которой показалась Устя с бадейкой свежей воды, – не блуди, чужого не промышляй.
– К чему ты? – Семён опустил голову. На узкое, обтянутое сухой кожей лицо наползла тень.
– А к тому, – остро наблюдая за Семёном сквозь узкие, отёчные щелки, обьяснил Василий. – К тому, чтоб спокой был промежду. Тайга тут, а она, хоть и тёмная, ясное уважает, светло чтоб ей.
Завтракали варёной рыбой с грибами. Устя подала каждому по узелку с привизией, и Василий с Семёном вышли из зимовья.
Солнце выпаривало из низины распадка последние клочья утреннего тумана, зябко наносило от речки влажным ветерком.
– До первого отвилка провожу, – решил Василий. – Лошадёнка повадилась туда ходить. Солнечно там, да и трава погуще, посолонее. – Он прищурился. – Эвон куда поднимусь. – Показал на далёкую гору с белой нашлёпкой снега.
– Далече, – прикинул расстояние Семён. – К вечеру разве доберёшься.
– Но-о, паря! Сразу видно – не таёжка. К вечеру дома буду. – Василий из-под ладони всмотрелся в голец, пояснил: – Мошка зверя жрёт, а на снегу спасенье. Холодит и хиузом обдувает. – Хмыкнул, покрутил головой. – Вот ведь животина бессловесная, зверь, одно слово, и души-то нет, один пар, а с понятием. Или медведь… Этот ой как свой участок блюдёт, дерева когтит, остерегает другого: моё, я хозяин. Выходит, ум у всех одинаково встроен. – Василий оглянулся на зимовье. – Вот и пример тому. Сидит человек себе али что, а деляна эта его, – хлопнул рукой по еще свежему столбику, вкопанному в двухстах саженях от жилья. – Для Усти отвёл, в пае баба. Твой чуток повыше.
Они шли вверх берегом речки.
– Во-о-от язви его, – шепнул Василий и остановился. – Глянь, какой дурак стоит… Да эвон же, эвон на струе!
Семён как ни пытался разглядеть что-либо – не мог. И только когда стремительная тень метнулась прочь от камня, понял: рыбина.