– Ты ещё министру обороны позвони, они тебя прямо заждались. Забыл, какое сейчас время? Никому вы, старые фронтовики, сейчас не нужны, разве что на День Победы вспомнят, и то хорошо.
Распалившись после неудачной просьбы о помощи у встречного генерала, Лидочка не заметила, как начала говорить обидные слова для родного человека. Затем, спохватившись, она широко улыбнулась и весело проговорила:
– А ну их всех к чёрту, дедуль. Всё равно я тебя люблю и никому не отдам. В общем, будем прорываться, как говорил Наполеон или кто?
– Дед Пыхто, ты мне зубы не заговаривай, – но в их спор вмешался водитель «Оки», который подъехал прямо к спорщикам.
– Эй, молодёжь, садитесь и не теряйте время. Я вас быстро домчу до Шереметьево окольными путями, минуя пробки.
Егор Иванович и Лидочка посмотрели на весёлого мужчину, затем по сторонам, затем опять на водителя и быстро уселись в «комфортабельную» «Оку».
И действительно, водитель поехал не по центральной автостраде, а другой дорогой, знакомой только ему. По пути разговорились.
– А вы что же, действительно в Германию летите? – первым нарушил молчание водитель «Оки» и, не дождавшись ответа, продолжил: – Вы только не серчайте, что вроде как в ваши дела лезу. Просто оказался невольным свидетелем вашего разговора с тем толстым генералом. Видел я таких в Афгане. Приезжали туда за шмотками и отметиться, чтобы карьеру потом делать в глубоком тылу.
– А вы что, служили в Афганистане? – спросила Лидочка, чтобы поддержать разговор.
– Да уж, довелось покорячиться лейтенантом. Всего год служил, а потом несколько лет дослуживал.
– Это как же? – вступил в разговор Егор Иванович.
– А вот так, товарищ генерал. Под Кандагаром оторвало мне обе ноги, когда отбивались от духов. Ну а после несколько лет ходил по инстанциям, пробивал работу и хорошие немецкие протезы. Хорошо хоть не спился, как многие хлопцы.
И водитель ненадолго замолк, объезжая скопившиеся машины на их пути.
– Ну а сейчас у вас всё нормально? – после длительной паузы проговорила Лидочка. – Я имею ввиду – в жизни всё хорошо?
– Да уж, лучше некуда.
И, сделав небольшую паузу, водитель добавил:
– Нет, правда. В самом деле всё замечательно. Работа есть, как видите. Можно было, конечно, «Жигуль»-инвалидку взять, но я прикипел к «Оке».
И он весело рассмеялся.
– А до этого был «Запорожец» ушастый. Вот. А насчёт остального, тоже всё путём – живу в коммуналке. Да-да, они ещё сохранились. Зато живу отдельно, и никто мозги не парит.
– Что значит «парит»? – спросила Лида.
– Парят – это значит, ты никому такой не нужен. Ни близким, ни дальним родственникам. Ни, тем более, родному государству. Это значит, что никому не объяснишь, что ты, здоровый мужик, в бою потерял свои ноги за них, ведь они меня туда не посылали. Потому что в их дом никто не вторгался, и они меня не умоляли, чтоб я защитил их, как это было в Великую Отечественную войну. Тогда тоже были тысячи калек, но они гордились этим, и их почитали за это. Вот что обидно. Я не ною о судьбе, но мне в триста раз было бы легче, если бы мне вслед смотрели не с укоризной или в лучшем случае с жалостью, а хотя бы с пониманием.