— Это старый Шидам.
Мегрэ сел. Он не надеялся ничего узнать. Быть может, его присутствие здесь даже не имело прямого отношения к делу.
Этот дом напомнил Мегрэ одно следствие, которое ему когда-то пришлось вести в Голландии, но все же дом фламандцев чем-то отличался от того дома, и Мегрэ не мог определить чем. Здесь был тот же покой, такой же насыщенный запахами воздух, то же ощущение плотности атмосферы, как будто она представляла собой твердое тело, которое могло разбиться при малейшем толчке. Время от времени плетеное кресло потрескивало, хотя старик сидел неподвижно. И жизнь по-прежнему шла в ритме его дыхания, так же, как и разговор.
Анна сказала что-то по-фламандски, и Мегрэ, который выучил несколько слов этого языка в Делфзейле, понял приблизительно следующее:
— Ты бы дала рюмку побольше…
Время от времени по набережной проходили люди.
Дождь барабанил по витрине лавки.
— Вы мне сказали, что и тогда шел дождь, правда?
Такой же сильный, как сегодня?
— Да… Кажется, такой же…
Теперь обе женщины снова сидели, глядя, как Мегрэ берет свою рюмку и подносит к губам.
У Анны были не такие тонкие черты лица, как у матери, и ей не хватало доброты и благожелательности, сквозившей в улыбке мадам Питере. Она, как обычно, не спускала глаз с Мегрэ.
Заметила ли она исчезновение фотографии Жерара из ее спальни? Конечно нет! Иначе она бы встревожилась.
— Мы живем здесь уже тридцать пять лет, господин комиссар, — сказала мадам Питере. — Мой муж сначала завел здесь мастерскую для плетения корзин, в этом же доме, а потом мы надстроили этаж…
Мегрэ думал о другом, об Анне, когда она была на пять лет моложе и посетила Рошфорские пещеры вместе с Жераром Пьедбёфом.
Что толкнуло эту девушку в объятия ее спутника?
Почему она отдалась ему? Какие мысли терзали ее потом?
Ему казалось, что это было единственное приключение в ее жизни, что больше у нее уже никого не будет…
Ритм жизни в этом доме был угнетающий. От можжевеловой водки голова Мегрэ отяжелела. Он слышал малейший шум, скрипение кресла, храп старика, слышал, как капли дождя барабанили по подоконнику.
— Сыграли бы вы мне снова ту пьесу, что играли утром, — сказал он Анне.
И так как она колебалась, мать добавила:
— Ну конечно!.. Она хорошо играет, правда?.. Она занималась шесть лет, три раза в неделю, с лучшим преподавателем в Живе…
Девушка вышла. Две двери, отделявшие ее от кухни, оставались открытыми. Щелкнула крышка рояля.
Несколько ленивых аккордов правой рукой.
— Ей следовало бы учиться петь… — прошептала мадам Питере. — Маргарита поет лучше… Думали даже о том, не поступить ли ей в консерваторию…