Мегрэ вздохнул, постучал трубкой о каблук, показал на дверь столовой.
— Я пошел бы выпить рюмку можжевеловой… Тем более что нам поиграют на рояле!
— Это все, что…
— Ну пойдем… Тебе ведь нечего делать в городе в такое время. Где Жерар Пьедбёф?
— В кино «Скала» с одной фабричной работницей.
— Бьюсь об заклад, что они взяли ложу!
И Мегрэ с беззвучным смехом подтолкнул своего коллегу к столовой, где контуры предметов начали уже расплываться в сумерках. От кресла Ван де Веерта медленно поднималась струйка дыма. Мадам Питере убирала в кухне посуду, Маргарита сидела за роялем и меланхолично перебирала пальцами клавиши.
— Вы и в самом деле хотите, чтобы я играла?
— Да, я очень хотел бы… Сядь сюда, Машер…
Жозеф стоял, облокотившись на камин, устремив взгляд на затуманенное окно.
Зима пройдет,
И весна промелькнет,
И весна промелькнет.
Увянут цветы,
Снегом их занесет,
Снегом их занесет…
Маргарита пела нетвердым голосом. Больших усилий ей стоило дойти до конца. Два раза она ошибалась в аккордах.
Но ты ко мне вернешься,
Мой дорогой жених,
И будешь ты со мной.
Анны уже не было в комнате. Ее не было и в кухне, где мадам Питере ходила взад и вперед, стараясь поменьше шуметь, чтобы не помешать пению.
Я сердце тебе отдала…
Маргарите не виден был мрачный силуэт Жозефа, который погасил свою сигарету.
Теперь, когда уже совсем стемнело, огонь горящих брикетов отбрасывал пурпурные отблески на все окружающее, в особенности на полированные ножки стола.
К великому удивлению Машера, который не смел двинуться с места, Мегрэ вышел так тихо, что этого никто не заметил. Он поднялся по лестнице, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, и очутился перед двумя закрытыми дверями.
На площадке была почти полная темнота. Только фарфоровые ручки дверей образовали два пятна молочного цвета.
Наконец комиссар положил непогасшую трубку в карман, повернул одну из ручек, вошел и закрыл за собой дверь.
Анна была здесь. Из-за задернутых занавесок в спальне было темнее, чем в столовой. В воздухе словно плавала серая пыль, которая местами, например в углах, была гуще, чем посередине.
Анна не двигалась. Неужели она ничего не слышала?
Она стояла у окна, против света, повернув лицо к закатному пейзажу Мёзы. На другом берегу уже зажгли фонари, которые пронизывали сумерки своими острыми лучами.
Глядя на нее со спины, можно было подумать, что Анна плачет. Она была высокого роста и казалась более мощной, более «скульптурной», чем когда-либо.
А ее серое платье буквально растворялось в окружавшей ее темноте.
Одна дощечка паркета, одна-единственная, заскрипела, когда Мегрэ был уже на расстоянии одного шага от девушки, но она не вздрогнула.