— Медкнижка есть? — спросила меня долговязая девица с отросшей челкой и задумчивым взглядом жвачного животного.
— Нет, — соврать об этом было бы сложнее, чем приписать себе пару лет, проведенных за стойками общепита.
— Тогда не возьмут, — она равнодушно пожала плечами. — Полы только мыть если. На полы пойдешь?
И снова никакого выбора. Денег оставалось совсем ничего, хорошо если хватит до конца недели. В округе спального района отыскать работу тому, кто и делать-то толком ничего не умеет, оказалось делом не из простых. Тратиться на дорогу в центр, когда концы с концами и так не сводятся, — бессмысленно. Так что я согласился на грязные туалеты и пол, весь в разводах, крошках и липкой коле.
Я стоял и кивал, слушая тучного менеджера, показывал ему паспорт, отвечал на его тупые вопросы, будто наличие у меня средне-специального образования могло сделать полы чище, а клиентов счастливее. Три недели. Три недели до первой волны поступивших. Продержаться всего двадцать один день, чтобы заслужить бесконечную свободу студенческой жизни.
— Мы бумажки подготовим завтра, а ты можешь хоть сейчас приступать, — удовлетворенный моими ответами, менеджер подобрел. — Тысячу заработаешь, если до вечера останешься.
Мне выдали швабру и резиновые перчатки, такие желтые, что защипало в глазах. А может это хлорка, щедро разведенная в ведре, начала разъедать меня изнутри, стоило только сделать вдох. Я прошелся по мутному кафелю тряпкой, подмел пыльные следы у входа, вытер липкие пятна газировки у аппарата. Потихоньку в зале начал собираться народ, они толпились у кассы, выбирали комбо-обеды, усаживались на свободное место и ковырялись пластмассовыми вилками в развороченном картофельном нутре. А я убирал за ними подносы, протирал столы, смахивал крошки и вымученно улыбался новым посетителям, нетерпеливо ожидающим за моей спиной, когда я закончу, чтобы они наконец смогли присесть.
— Это на три недели, — повторял я, каждый раз, когда очередной пухлый ребенок переворачивал стакан с фантой, и та водопадом обрушивалась на чистый кафель.
— Это просто работа, — твердил я, заливая туалеты средством и дергая слив.
— Тысяча в день, можно продержаться! — уверял себя я, пополняя запасы салфеток, которые волшебным образом заканчивались каждые двадцать минут.
— Хреновая работа, пацан, — сказал худощавый, будто высушенный таджик, что пришел подменить меня ближе к девяти вечера. — Зачем тебе такая?
Я ничего ему не ответил, вручил швабру, как эстафетную палочку, забрал причитающуюся мне тысячу и вышел из «Мистера Картофеля», полный уверенности, что оставшиеся двадцать дней меня убьют. Улица встретила холодным ветром в лицо. Тучи споро бежали по небу, сталкиваясь пухлыми, налитыми водой боками. Дождь уже накрапывал, мелкий и холодный. От вчерашнего размеренного тепла не осталось даже воспоминаний. Улица стала серой, потемнела листва на пропыленных кленах, съежились газоны. Капли срывались с тяжелых туч и разбивались об асфальт.