Забывчив мой народ; горячи нравы и у сикирийцев. Одна надежда на милость Великого Духа – не даст нам омыться липкой кровью братоубийства…
…Тишина в лесу стояла блаженная. Так всегда бывает после метели – мир вокруг затихает, прислушиваясь к молчанию ещё вчера буйной природы. Зимой пурга, вьюга и снегопады длились седмицу-другую без перерыва, но теперь наступала весна – медленно и необратимо. Скоро треснет лёд на нашей деревенской речке, поплывут комья талого снега над уплывающими к морю льдинами…
До северного моря от нашей деревни – три дня пути. В портовый городок Кристар вновь начнут заходить корабли, оживится приунывший за долгую зиму имперский легион, застрявший в северо-восточной крепости у альдской границы, появятся на дорогах торговые караваны… Вдохнёт морозную жизнь в свой упрямый народ суровый Стонгард, и несколько коротких и быстрых месяцев пролетят незаметно, мимолётно… И вновь покроет распустившуюся зелень тонкий ледяной покров.
Ветер шёл шагом, проваливаясь в глубокие сугробы по колено. Снег был ещё мягок и податлив, но я видел, как проседает белый настил – оттепель близко. Скоро, совсем скоро…
У заброшенной лесной хижины я спрыгнул, тотчас погрузившись в рыхлый снег, привязал Ветра к стойлу. Скинул деревянный настил с кормушки, потрепал коня по крутой шее. Дальше я всегда шёл один, возвращаясь к хижине только под вечер. Здесь Ветру не грозили дикие звери, а я мог спокойно заниматься своим делом.
– В добрый путь, – пожелал сам себе.
Меховой капюшон, который во время езды завязал под самым подбородком, я сбросил, тотчас напрягая слух: каждый звук, каждый вздох, даже мягкий шлепок снега с деревьев в сугроб означали чьё-то присутствие. На секунду задрал голову вверх, и губы невольно растянулись в улыбке, расслабились напряжённые мышцы: надо мной возвышались верхушки вековых деревьев, облака раскрасили небо серыми красками. От стоявшей кругом живой тишины звенело в ушах – даже падавшая с мохнатой ветки снежинка делала это, казалось, чересчур громко…
Ни за что не променяю свой Стонгард! Пусть называют нас дикарями брутты и альды, пусть косятся теплолюбивые сикирийцы, пусть не понимают оглумы и реттоны с дальних островов – здесь, и только здесь, я почувствовал, что такое единение с миром, дыхание самого Великого Духа! Недаром в древних легендах всех народов говорится, что здесь, на нашей земле, бьётся сердце Мира…
К вечеру я собрал пять тушек попавших в ловушки зайцев, высвободил бившуюся в силках юную ластивку – та вспорхнула на ближайшее дерево, подальше от человеческого коварства – и с неудовольствием отметил, что зверь покрупнее сломал один из моих капканов. Набив походный мешок собранными тушками, выправил погнутое железо, но замок работать не хотел: придётся тащить в деревню, к Фролу.