Теперь Майк оставался на стадионе один. Только он и страшное зловоние от мертвечины в грузовике. Жара была страшная, не меньше девяноста градусовnote 6, солнце пекло так яростно, что пот ручьями катился по шее и щекам мальчика. Как только мог Ван Сайк выдержать такое пекло, сидя в кабине с закрытыми окнами?
Майк постоял, не трогаясь с места, пока видна была группа ребят. Но вот они доехали до Первой Авеню и повернули направо на асфальтированную дорогу. Последними ехали Сэнди и Донна Лу, но вот и их велосипед исчез за темной линией вязов.
Жужжали мухи. Что-то в кузове грузовика шевельнулось с тихим, шипящим звуком и сразу же вонь усилилась, она казалась почти видимой в тяжелом, неподвижном воздухе. Майк почувствовал, что им овладевает паника, так же было когда-то поздно ночью, когда он услышал шорох внизу, в бабушкиной комнате и подумал, что это ее душа рвется, чтобы освободиться… Или когда он слишком долго стоял на коленях во время торжественной мессы, почти загипнотизированный парами фимиама и пением и мыслями о своих собственных грехах, о языках пламени в аду и о том, что ждет его там… Майк сделал еще несколько шагов в сторону грузовика. В сухой траве из-под ног отпрыгнули в стороны кузнечики. Сквозь лобовое стекло было видно, как мелькнула чья-то тень.
Майк остановился и, немного подумав, сделал в сторону грузовика и его обитателей, неважно живых или мертвых, непристойный жест. Затем медленно повернулся и пошел обратно, в ту сторону стадиона, где у забора стояли велосипеды. Он старался идти спокойно, только усилием воли заставляя себя не бежать, но ожидая, что вот-вот хлопнет дверца машины и он услышит позади себя тяжелые торопливые шаги.
Сначала слышно было только жужжание мух. Затем тихо, но совершенно отчетливо, из кузова донеслось слабое хныканье, которое переросло в детское всхлипывание. Майк застыл на месте, сжимая в руке перчатку, которую как раз вешал на руль.
Никаких сомнений. Позади, в этой колыбели смерти, наполненной останками всякой мертвечины, соскрябанной с асфальта после какой-то дорожной аварии, в колыбели, где валялись дохлые собаки с вывалившимися наружу кишками, теленок с раздувшимся животом и лошади с белыми глазами, выпотрошенные голуби и остатки гниющей падали, собранной с окрестных ферм, в этой колыбели плакал ребенок.
Плач становился громче и громче, он уже перешел в вой, который вполне соответствовал душевному смятению Майка, охватившему его ужасу, и затем вой стал походить на хихиканье… Как будто кто-то стал нянчить ребенка. И кормить.