Наконец она нарушила молчание: – Прекрасный танец.
Для девушки, которая покорила меня своей живостью и остроумием, замечание было демонстративно сухим, и я промолчал.
После нескольких минут тягостного молчания она произнесла: – Теперь ваша очередь поддержать разговор, мистер Дарси. Поскольку о танце я уже сказала, вы можете сделать какое–нибудь замечание о величине залы или числе танцующих пар.
Это уже больше напоминало прежнюю Элизабет.
– Готов сказать всё, что вы пожелали бы услышать, – я, наконец, обрёл дар речи.
– Ну вот и отлично. На ближайшее время вы сказали вполне достаточно. Быть может, немного погодя я еще замечу, что частные балы гораздо приятнее публичных. Но пока мы вполне можем помолчать.
– А вы привыкли разговаривать, когда танцуете? – поинтересовался я.
– Да, время от времени. Нужно ведь иногда нарушать молчание, не правда ли? Кажется очень нелепым, когда два человека вместе проводят полчаса, не сказав друг другу ни слова.
– Говоря это, вы предполагали мои желания или подразумевали, что это угодно вам?
– И то и другое, – уклончиво ответила Элизабет.
Я не смог удержаться от улыбки. Вот такая лукавая манера вести разговор и привлекает меня. Провокация без намека на бесцеремонность. Никогда не встречал ничего подобного ни в одной женщине. К тому же она так поднимает ко мне лицо во время своих комментариев, что меня охватывает непреодолимое желание поцеловать её. Я пока ещё в силах удержаться от этого, но желание–то возникает.
– Я давно замечаю частые совпадения в нашем образе мыслей, – заговорила она опять. – Оба мы малообщительны и не склонны к разговору, если только нам не представляется случай сказать что–нибудь из ряда вон выходящее – такое, что может вызвать изумление всех присутствующих и наподобие пословицы из уст в уста передаваться потомству.
Я чувствовал себя неуверенно, не знал смеяться мне или гневаться. Если это всего лишь поддразнивание с её стороны, звучит забавно, ну а если она это говорит всерьез? Неужто я всегда был столь молчалив при ней? Я стал припоминать бал в Меритоне и дни её пребывания в Незерфилде.
Возможно, я не делал попыток понравиться ей ни тогда, ни позже. Возможно, я не был столь уж открыт для общения, но мне казалось, что исправил всё к концу её визита в Незерфилд. Я помнил, что был молчалив и имел намерение не разговаривать с ней. В моей памяти были свежи похвалы самому себе за то, что я не сказал и дюжины слов в её присутствии, что я в течение получаса хранил молчание, оставшись с ней наедине и делая вид, что увлечен чтением.