Он бросил пару купюр на бар и повернулся ко мне, ухмыляясь.
— Что ж, фрау Фридманн. Действительно ли здесь оказались хорошие магазины?
— Скажем так, от магазинов я получила куда больше удовольствия, чем от этой вечеринки.
— Это вряд ли можно назвать вечеринкой. Скорее съезд партии, только с алкоголем и французскими девицами.
— Кстати, где же ваша французская девица, герр группенфюрер? — я игриво сощурила на него глаза.
— Я предпочитаю немок.
— Аа, чистокровных ариек, значит?
— Вовсе необязательно. Еврейки-полукровки тоже сойдут, если они хорошенькие.
Я поняла конечно же, что он шутит, поэтому только закатила глаза, смеясь.
— Вы совершенно отвратительны с вашими инсинуациями, герр группенфюрер!
— Да, мне говорили.
Доктор Кальтенбруннер пододвинул мне стопку виски, поднимая свою в тосте.
— За чистокровных ариек.
— И за отвратительных генералов.
Я была рада, что он решил составить мне компанию. Мне определённо нравилось его чувство юмора, иногда граничащее с неприличным, иногда едко-саркастичное, особенно когда речь заходила о наших общих знакомых, которых мы оба не любили — группенфюрере Гейдрихе например.
Я ещё раньше слышала от Генриха, что между двумя генералами была давняя и непрекращающаяся вражда, хотя никто и не знал наверняка, с чего всё началось. Генрих сам лично считал, что они попросту невзлюбили друг друга с момента первой их встречи, всегда высокомерный Гейдрих презирающий «второсортное» арийское происхождение доктора Кальтенбруннера (все немцы считали своих австрийских соседей «второсортными» арийцами) и его австрийский акцент, из-за которого говорящий на правильнейшем хохдойче Гейдрих не всегда его понимал. Доктор Кальтенбруннер в свою очередь в долгу не оставался и подливал всё больше масла в огонь слухов о якобы еврейских корнях Гейдриха, объясняя его перфекционизм и стремление стать самым ярым нацистом во всём рейхе тем, что он всего лишь пытался компенсировать в глазах фюрера тайну своего происхождения.
Вот и сейчас группенфюрер Кальтенбруннер смеялся, рассказывая мне, что пять минут, проведённые в обществе Гейдриха, чуть не довели его до того, чтобы вынуть пистолет и положить конец жалкому существованию шефа СД. Однако, это бы наверняка окончилось его собственным расстрелом, вот он и решил спастись у бара, как и я.
Доктор Кальтенбруннер следил за тем, чтобы бокал мой всегда был полон и чтобы улыбка не покидала моего лица, и я не могла быть ему более благодарна за то, что он спас мой вечер. Чем лучше я его узнавала, тем больше старалась понять, как так могло быть, что тот же самый человек, который был настолько очаровательным и явно хорошо образованным (он с удовольствием обсуждал со мной войну и политику, особенно когда я спрашивала его мнение по какому-то конкретному вопросу, и при этом не делал это тем снисходительно-упрощенным тоном, свойственным многим его коллегам всякий раз, когда они говорили о подобном с женщинами), и с другой стороны иметь очень тёмную сторону, о которой так часто говорили Норберт и мой муж. Как я ни старалась, я никак не могла сложить всё в одну картину.