Я знала, что у меня ещё было время до прихода гостей, и, всё ещё прибывая в восторге от моего нового платья, я не сдержалась, переобулась в пуанты и начала танцевать в просторном холле, чтобы не мешаться у родителей под ногами. Я знала свой танец, как и холл, предельно хорошо, а поэтому, напевая мелодию из нашей последней постановки с закрытыми глазами, я так увлеклась, что после пары пируэтов я не заметила и врезалась в стену, которой никак не должно было быть на моём пути.
«Стеной» оказался очень высокий и красивый мужчина, которого я раньше никогда не встречала, и который всё ещё держал меня за плечи после того, как поймал меня, иначе я бы наверняка свалилась прямо на мраморный пол. Он улыбался мне добрейшей улыбкой, напоминавшей улыбку моего отца, но вот единственной вещью, напугавшей меня и заставившей сразу же отступить назад, была его форма: он явно был офицером этой самой нацистской партии, эсэсовцем, как я поняла, первым, кого я так близко увидела живьём.
— Я прошу прощения, фройляйн. Я никак не хотел прерывать ваше прекрасное выступление, но, должен признать, вы совершенно сбили меня с ног.
— Простите, герр офицер. — Обычно я всегда извинялась первой, следуя этикету, наученному мамой, но незнакомец и вправду застал меня врасплох так, что я даже не нашлась, что сказать дальше.
— Ничего страшного, фройляйн. А вы ещё больше усовершенствовали свой талант с тех пор, как я последний раз вас видел. Вам тогда было всего четыре… Но даже тогда вы танцевали!
— Мы встречались раньше?
— Ты меня должно быть не помнишь. — Он снова улыбнулся, переходя с шутливо-формального тона на обычный. — Извини, я не представился. Я Генрих Фридманн, старый друг твоего отца. И с днём рождения, Аннализа!
С этими словами он вынул маленький букет розовых роз из-под своего форменного кожаного пальто и маленькую чёрную коробочку, которую я взяла без лишних раздумий. Мама всегда меня ругала, что я готова была с любым незнакомцем заговорить за плитку шоколада. Если бы она увидела меня сейчас, её бы точно удар хватил: я говорила с эсэсовцем, а может ещё никакого шоколада в коробочке и не было. Тем не менее, пока он казался довольно приятным и совсем не таким, каким мама их мне описывала.
— Ну давай же, открывай. Спорить готов, тебе понравится.
Всё ещё держа розы под мышкой (мне цветов никто раньше не дарил из-за моего слишком юного возраста, а потому я была крайне горда тем, что держала свой собственный первый букет, который позже я наверняка попрошу Гризельду поставить в моей спальне), я открыла коробочку и ахнула. Внутри лежал маленький золотой кулон в форме двух пуантов с ленточками на золотой цепочке — также моё самое первое украшение, не считая серёг, которые я носила с трёх лет.