Я фыркнула.
— Тебе не нужно доставать моё личное дело, Дамиэль. Ты его уже запомнил наизусть, — заметила я. — Ты можешь просто по памяти пересказать мне его содержимое.
— Полагаю, это так. Но мне действительно понадобится что-нибудь взамен.
Я вскинула руки в воздух.
— Ты просто невозможный.
— Думаю, ты хотела использовать слово «здравомыслящий», принцесса. Каждый хороший ангел — здравомыслящий, включая тебя. Ты не стала бы заключать сделку, не получив что-нибудь взамен.
— Ты и получаешь кое-что взамен: мою благодарность, — я похлопала ресницами. — Разве этого не достаточно ценно?
Дамиэль явно хорошенько обдумал этот вариант.
— Ладно, — сказал он наконец. — Принимаю, — он протянул руку.
Я её пожала.
Он удержал мою ладонь.
— Благодарность ангела действительно очень ценна, — его улыбка была сладкой, как полный рот конфет. — Я удивлён, что ты отдала её так быстро. Я буду наслаждаться твоей нескончаемой, вечной благодарностью. В конце концов, зачем выигрывать одну неопределённую услугу, когда можно заполучить бесконечно много услуг?
— Минуточку…
— Не надо благодарить меня, принцесса. Твоя вечная благодарность — это всё, что мне нужно.
— Я на такое не соглашалась, Дамиэль.
— Ещё как соглашалась, — он подмигнул мне. — Мы даже пожали руки.
Я хмуро посмотрела на него.
— Ты меня одурачил.
— Ты хотела быть одураченной.
— Прошу прощения?
— Ты чрезвычайно умна и прекрасно обучена. Ты прекрасно знала, на что идёшь. Так что это может означать лишь одно — ты хотела на это пойти.
Я скрестила руки на груди.
— Прекрати подвергать каждый мой шаг психоанализу.
Он пожал плечами.
— Я не могу это просто отключить, принцесса.
— А ты постарайся.
— Ладно. Если от этого ты почувствуешь себя не такой легковозбудимой в моём присутствии.
— Я вовсе не легковозбудимая.
Он открыл свой рот (предположительно, чтобы снова подвергнуть моё поведение психоанализу), но потом, похоже, передумал.
— Конечно же нет. Нет, ты не легковозбудимая. Вовсе нет.
— Ты в это не веришь.
— О?
— Для того, кто всегда устраивает большое шоу, пугая всех до усрачки и выставляя себя страшным извергом, актёр из тебя так себе.
— Это не актёрская игра. Я и есть страшный изверг.
— И в это ты тоже не веришь.
— Нет, Каденс, это ты в это не веришь. Я же, напротив, знаю, что я на сто процентов тот монстр, которым меня все считают — и даже чуточку хуже.
Он действительно считал себя плохим. Он даже думал, что он сам выбрал быть плохим, потому что кому-то же надо взять на себя роль Мастера-Дознавателя и обеспечивать безопасность мира. Что же случилось в его жизни, что заставило его выбрать этот путь, решить, что он должен нести на своих плечах бремя всего мира и пожертвовать всем? Должно быть, дело не только в предательстве Леона Хеллфайра. Нет, это уходило корнями глубже.