Бесенок удовлетворенно кивнул.
— Вижу, сладила с Кадуком, — радостно заключил он.
— Сладить-то сладила, — хмуро согласилась Ялика. — Да вот только почему ты, поганец этакий, не сказал мне, что мать близнецов сама лоймой сделалась.
— Что, правда? — искренне удивился меша, ловко уклонившись от попытавшейся его поймать за шиворот ворожеи. — Правда, не знал.
— Ну, хорошо, — махнула рукой она. — А зачем дети-то Кадуку понадобились, знаешь?
— А как же! — бесенка аж раздуло от гордости. Выпятив грудь, он принялся, чеканя шаг, вышагивать по стене, наставительно подняв указательный палец. — Ох, досталась же ты мне! Глупая! Могла бы и сама додуматься. Девчонка сама матерью уже может быть, а малец вполне дитя зачать. Через них хотел Кадук дитя родить, во всем человеку подобного, да только нутром черным обладающим, душой на нечисть похожего. С его-то помощью и хотел он власть свою укрепить, распространив ее и на мир Яви. Это ж и пню ясно! — Спрыгнув на землю, меша посмотрел на ошарашено застывшую ворожею и примирительно произнес: — Впрочем, тебе откуда знать-то было!
Ялика не сводила с него округлившихся глаз. Она даже и подозревать не могла, от какой страшной участи спасла близнецов, да и весь мир Яви в целом.
Часто перебирая копытцами, бесенок пробежал чуть вперед по ведущей прочь от сада и сгоревшего имения тропинке, и, резко остановившись, призывно махнул рукой, приглашая остолбеневшую ворожею последовать за ним.
— Ну, пойдем уже! — плаксиво запищал он. — Тебя, кстати, звать-то как?
Ворожея задумчиво посмотрела на сад, в котором скрылся медведь, и, отрывисто кивнув своим мыслям, нагнала ожидавшего ее бесенка.
— Ялика, — пробормотала она, поравнявшись с ним.
— Будем знакомы, — меша протянул для рукопожатия свою покрытую черной жесткой шерстью лапку: — Митрофан.
— Нафаня, значит, — улыбнулась ворожея, осторожно пожимая ручонку.
— Митрофан! — аж поперхнулся от возмущения бесенок.
Ялика зашлась звонким заливистым смехом. Меша обиженно посмотрел на нее, а потом, гордо вздернув подбородок и презрительно отвернувшись, обиженно зашагал по тропинке, выбивая копытцами облачка разлетающейся по сторонам пыли.
История четвертая. Время проклятых
Небо, и без того едва виднеющееся сквозь редкие просветы сомкнувшихся древесных крон, заволокло тяжелыми свинцовыми облаками. С мрачной, тихой обреченностью зарядил нудный, моросящий дождь. Будто скованная железными тисками неведомого заклинания, шумная, полная жизнерадостных мелодий чаща вдруг замерла в тревожном оцепенении, замолчала, растворившись в окутавшей ее меланхоличной, дремотно-сонной тишине. Лишь редкий глухой треск ветвей, потревоженных мимолетным дыханием своенравного ветра, да угрюмый шепот сумрачной листвы нарушали тяжелое, удушливое безмолвие, опустившееся на затерявшуюся среди вековечных древесных стволов потаенную тропку, с трудом различимую в хмуром полумраке древней чащобы.