27
В избушке была тишина, и только слышался плеск подземного ключа. Прислушиваясь к нему, Александр вздохнул.
— Ты, Мишка, наговоришь, хорошо бы на самом деле: искупаться — и здоров. Очень красивая сказка, вот в жизни бы так.
— Что ты понимаешь в жизни?
— Ничего, Мишка, ни больше тебя, ни меньше. Признайся, о ком-нибудь думал, когда рассказывал?
— Я вижу в женщине не физику, а такую, знаете, эстетику, — решительно сказал Анищенко, лениво рисуя руками в воздухе нечто волнообразное, и сам засмеялся; Косачев, неловко затянувшись, закашлялся.
— Хватит тебе накручивать, — оборвал Александр, зевая. — Спать пора. Подумаешь, эстетика. А детей кто рожать будет?
— Ну, Галина Стрепетова не родит, сколько ты ни потей, — рассмеялся Анищенко, и Косачев, слушавший до сих пор с интересом все, о чем говорилось, чувствуя в теле теплую усталость от дороги, закрыл глаза, лениво думая, что любовь всегда была предметом искусства, и очень по-разному каждый из великих воплощал в теме любви свою боль и скорбь, и получались шедевры. Вспомнилась «Вирсавия» Рубенса, «Влюбленные» Пикассо. Еще мальчишкой Пикассо потряс его беспощадным реализмом чувства и условностью формы. Собственно, с той поры много улетело, и сейчас бы он не стал так по-детски восхищаться, сейчас он все больше начинал ценить материальность и простоту — уже подошвы очередного поколения оставляли от всяческих изысков лишь никому не нужную пыль; у всякого поколения, думал он, свои изыски и изломы, а истинное и вечное одно на всю историю человеческую с ее определенными и непреходящими ценностями красоты, совести и добра, и только тот, кто проникнет силой мысли в это нетленное святилище, оставляет неподвластные времени следы. Впрочем, какое отношение имеет к этому какая-то дикая, только что услышанная легенда? Совершенно никакого отношения, хотя повод для всего в жизни можно найти; сколько раз и раньше, словно бы ни с того ни с сего он, взвинченный, выходил на улицу, часто далеко за полночь, бродил по пустынным гулким набережным Москвы-реки; на рассветах первые лучи солнца золотили купола и бойницы Кремля, и оживали громады мостов, просторы улиц и площадей, он любил не похожие ни на что другое зори Москвы и однажды в такую пору забрел на Казанский вокзал.
Случилось какое-то особое настроение, потому что он всю ночь не спал и думал, что он совершенная бездарь, и никогда ничего ему не добиться, и взять к себе женщину он не может потому, что эгоист и, кроме себя, ничего не видит, а взять жену — значит поступиться чем-то, и он на это не способен.