Вишневые деревья уже не казались так безобразны, как это было вчера. Стояла безоблачная ночь, и мягкий лунный свет был настолько ярок, что я убрала светоч. В этом мягком сиянии наш сад приобретал скорее волшебный вид, чем пугающий, словно моя вчерашняя прогулка была совершена в каком-то другом месте.
Я сделала пару медленных шагов, наслаждаясь прохладой, которая остудила разгоряченное быстрыми сборами и волнением тело, и устремилась неприметной, редко используемой тропой напрямую к конюшне.
Мой дед в свое время обожал лошадей. Он скупал нанийских жеребцов, участвующих в скачках, и проводил все свободные вечера в конюшне, предпочитая ее моей бабуле, которая, стоит признать, имела крайне склочный характер и могла за полминуты довести до белого каления и привычному ко всякому человека. Конюшню дед тогда полностью отстроил заново, не скупясь на пространство, материалы и всяческие удобства. Папенька же не смог проникнуться к этому делу любовью, и после смерти деда распродал львиную долю скакунов.
Сейчас конюшня была почти пуста, не считая всего десятка лошадей, две из которых использовались исключительно мной и маменькой для редких утренних прогулок.
Одна из них, моя Опал, вороная, единственная хоть как-то среагировала на мое присутствие, — она повела ушами, узнав мoи шаги. Остальные кони стояли в своих стойлах в полудреме, изредка шевеля длинными причесанными хвостами.
Я провела рукой по морде своей любимицы, и изнеженная Опал нехотя приоткрыла чернющие глаза, явно не понимая, что я забыла здесь в такой час, мало подходящий для привычных прогулок. Когда я попыталась ее вывести, она еще некоторое время с досадой фыркала, не желая никуда тащиться, и только получив сахарок, позволила себя седлать.
На улице Опал взбодрилась и стала послушна, несмотря на то что ночное гулянье ей было в новинку.
Мы вышли из поместья через один из черных входов, куда обычно подвозили провизию и хозяйственные принадлежности. Калитка открылась с легким позвякиванием, срабатывая на мою ауру и выпуская нас на дорогу.
Я пришпорила Опал, и та рванула.
Мы мчались по абсолютно пустой дороге в серебристом лунном свете. Капюшон откинулся назад, и ветер развивал выбившиеся прядки моих волос, холодно бил по щекам, норовил скинуть плащ. В какой-то момент я, уже окончательно замерзнув, перестала ощущать холод и, словно слившись в одно целое с лошадью, отдалась скачке. Опал быстро распробовала всю прелесть ночного путешествия, и более не сдерживала себя, ускоряясь без всякого на то моего указания. Кровь нанийских скакунов в ее жилах горячила кобылицу, и она летела к моему восторгу так быстро, словно не касалась копытами земли.