С лицом матери творится нечто невообразимое, Дэвид прячется за очками и усердным переливанием коньяка в свой бокал.
- Какая она?
Мой голос твёрдый или жалкий? Сложно понять и услышать себя со стороны.
Мать набирает в грудь воздуха, чтобы выдать:
- Ты её знаешь, Ева.
- Да?! – удивляюсь.
Я бы не хотела её знать. Никогда. И всё же знаю. Кто бы это мог быть? Догадка выпивает душу. С силой затягивает её в узкую трубочку, не позволяя дышать.
Не может быть.
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
Так нельзя!
Так нечестно!
Это неправда! Я не верю…
- Мы с Меланией вместе выбирали платье, - мать пытается вернуть радость в это событие. – Кольца они заказывали в Италии, какие-то эксклюзивные с камнями. Новая мода! – закатывает глаза. – У нас были обычные. Да, Дэвид?
- Кольца не имеют значения. Как и всё прочее, - сухо отзывается мой биологический отец.
- Всё имеет значение, Дэвид, - тихонько не соглашается мать. - В свадебное путешествие решили ехать не сразу, а в апреле, как потеплеет. Да и зимой Дамиену не вырваться – заканчивает съёмки второго фильма. Начинается самое сложное – монтаж. А дети хотят провести хотя бы месяц-два в Европе, погостить у мамы Мелании. Нас тоже приглашали! – в её голосе воодушевление. – Мел планирует зачать там первого ребёнка, смешная!
Я чувствую слёзы. Проклятые слёзы и душераздирающую боль. Стол, тарелка, бокал, салатница с зелёной бурдой – всё плывёт перед глазами.
- Ну что ты, что ты, милая! – мать вскакивает со стула, подбегает и обнимает мои плечи.
Дэвид трёт под очками глаза.
Глава 9. Упасть и не подняться
На Рождество в «Шестидесятых» сумасшествие. Тёмный бар набивается обездоленными, брошенными, отвергнутыми, не нашедшими своей пары, чтобы одиночество ненароком не убило их в самую святую и «семейную» ночь в году. Ну и, конечно, вся эта публика так же отчаянно пьёт, как и страдает.
В последующие после праздника дни наплыв не стихает – Рождество слишком болезненное явление, чтобы пережить его за одну ночь. Я добровольно вызываюсь работать во все три смены и каждый день, что несказанно радует моего начальника, однако заставляет думать, что у меня не всё в порядке с головой:
- В чём твой секрет? – интересуется причинами моего неадекватного трудолюбия.
- Деньги нужны.
Я не вру, они всегда нужны.
- Ну-ну, - не верит.
А я просто помню о ТОМ дне. Двадцать седьмое декабря – день, когда он навеки отдаёт ей себя.
И этот день, вернее, ночь (потому что в Риме – утро двадцать седьмого декабря, а у нас – вечер двадцать шестого) проходит в рабочем угаре. Я не пью, держусь, потому что знаю – в любой момент может позвонить мать или Дэвид. Но никто из них не звонит, очевидно, из-за насыщенности их свадебного графика. Я только получаю утреннее сообщение о том, что перелёт прошёл «без сюрпризов и эксцессов».