Так вот, вечером мы все в обязательном порядке "сходили до ветру", по словам Алины. Перелезали через подоконник кабинета английского в сосновый лес, который стоит над болотом и корнями растёт чуть ли не из подоконника.
Снаружи было промозгло и холодно, так холодно и сыро, что зубы сами по себе принялись стучать. И темно - хоть глаз выколи.
Лес тревожно шумел.
Было жутко, и я старалась не всматриваться в темноту. Никогда не думала, что деревья так сильно раскачиваются и скрипят, а в их ветвях громко воет ветер; не просто воет, а высвистывает, и потом, разогнавшись над болотом, шумит камышом и кажется, это буря шумит...
Мы вернулись в школу и поднимались наверх с таким чувством, как будто вернулись домой. В школе было тепло по сравнению с тем, что творилось за стенами. В пролётах западной лестницы, по которой нам идти на четвёртый этаж, горели аккуратные маленькие костерки из деревянного хлама: какие-то спинки от стульев, дощечки. Костерки бросали свет на ступени. Другого освещения у нас нет. У Алины есть свечи, она их хранила для вощения бумаги и создания разных эффектов во время рисования, но Алина заявила, что будет беречь свечи на случай непредвиденных обстоятельств.
А ещё в школе нас много, и от этого уютнее, и не страшно, и пахнет людьми. Хоть, в основном, это запах кое-чьих носков.
Бритоголового футболиста из команды четвёртой школы зовут Денис. Он к ночи переоделся в чистые спортивные штаны и ветровку, правда, ветровку напялил на голое тело. Он подкараулил меня в коридоре возле спальни девочек. Он затаился в нише у двери класса и, когда я проходила, тихо позвал: "Наста, послушай!" - и взял меня за руку, не очень резко, но достаточно сильно потянул в нишу. Я остановилась возле него, хоть и не собиралась. В нескольких метрах от меня, в жестяном тазу, в котором технички разводили летом краску для полов, в этом тазу горел костерок. Сновали люди, всем что-то нужно было выяснить перед тем, как разбрестись по спальням. Мне нечего было опасаться, и я стояла в тёмной нише, недолго, пока Денис называл своё имя, и дышал, и молчал. У него горячая рука, а кожа ладони обветрела. Значит, стирал одежду в холодной воде ручья, вот руки на ветру и обветрели и стали шершавыми. Он уже пах немного, чуть-чуть, по-мужски, непривычно, резко и тревожно. Нам всем пора принять душ. Я стеснялась. Вдруг и я уже пахну ему - понимаете... Мне было неловко, я хотела уйти скорее к девочкам, на нашу территорию. Нам, девочкам, лучше отдельно... Я выслушала его имя и сказала, что мне пора, и отодвинулась. Думаю, Денису просто нечего было сказать мне, о чём нам говорить? А теперь он с меня глаз не сводит.