— А ведь осколок бессмертного духа может быть очень интересным компонентом для приготовления киноварной пилюли бессмертия… — находчивый Ван Юншен за свою долгую жизнь сварил и употребил три пилюли бессмертия, и вообще был увлекающимся алхимиком.
Последний раз светлейший Хорнеджитеф занимался алхимией, чтобы отравить свою многочисленную родню. То есть в глубокой юности. Конечно, храмовый курс обучения жреца тоже включал какие-то знания в этой области, но исключительно теоретические. Интересы светлейшего были в других областях. Тем не менее он честно попытался припомнить всё, что знал из алхимии и что было применимо в данной ситуации. Жрец был в достаточной степени уверен, что зелья редко состояли из одного-единственного компонента. Это первое, что он припомнил. Но других компонентов тут особо не наблюдалось. И это было логичным. В конце концов, они были не в реальном мире, а в Ка юнца. Тут по определению не могло быть других компонентов. И где их взять? Разве что вызвать… Хм… Вызвать…
— Старейшины, а не призвать ли нам несколько злокозненных духов из чертогов Сехмет? Дабы укрепить пилюлю искусного мастера…
Да, интересы светлейшего лежали далеко от области алхимии. А вот от области, которую потомки назовут демонологией, его интересы лежали не очень далеко. Даже, скорее, близко к этой области лежали, чего уж там.
Тем временем Черный медведь пристально рассматривал чешуйчатого младенца. Сам индеец считал себя скорее охотником, чем шаманом. Он не успел закончить обучение из-за смерти учителя и долгие столетия блуждал по лесам, охотясь на разных магических существ. И хотя Черный медведь никогда не смог бы превратить спичку в иглу, британские волшебники безусловно сочли бы его магистром трансфигурации. Сам Медведь этого слова, конечно, не знал. Но он умел смотреть. Смотреть пристально, в самую суть. А потом повторять эту суть (но это уже совсем другая история). Сейчас он смотрел на сжавшегося младенца, как будто понимающего, что дни (а скорее, часы) его сочтены. Старый индеец смотрел и видел, что данный маг особенно хорош в искусстве полета и мог говорить со змеями. Немного говорить с хранителями водоёмов Черный медведь мог и сам, но этот маг был в данном искусстве особенно талантлив.
Посовещавшись, трое старцев решили, что бессмертие мальчик себе ещё добудет (у каждого из них были свои маленькие секретики, которые могли бы немного помочь в этом вопросе), а вот искусство полета и язык змей на дороге не валяются. Поэтому зелье варить будут именно такое — полётно-змеиное. Все трое развили активную деятельность. Им удалось сформировать своеобразный магический конвейер: светлейший Хорнеджитеф, быстро начертив на земле большой сложный рисунок, технично призывал одного демона за другим; Черный медведь привычно и споро этих демонов потрошил, аккуратно раскладывая их внутренности на кучки, объединенные по внутренней сути; резвоперстый Ван Юншен же с улыбкой малыша, заполучившего карамельного дракончика, увивался вокруг оперативно наколдованного тигля, периодически выхватывая то из одной, то из другой кучки очередной отвратительно выглядящий орган и забрасывая его в варево пугающего кислотно-красного цвета. Ударный труд продолжался полночи. Наконец благонамеренный Ван Юншен нежно поднял красноглазого младенчика, прижал его к груди, как собственного сына, и очень аккуратно поместил в печь. Существо бы орало до разрыва барабанных перепонок, если бы предусмотрительный (и опытный в подобных вопросах) светлейший Хорнеджитеф не пресек эту возможность в самом начале эксперимента.