- А побриться у тебя можно? - спросил я.
- Только тем станком, которым я ноги брею. Не побрезгуешь?
- Уверен, ты их сначала моешь, - ответил я и, методом научного тыка, обнаружив дверь в ванную занялся неотложным делом. Борода, она, может сама по себе дело и хорошее, и для маскировки, опять же... Но когда морда лица чешется, трудно воспринимать жизнь с оптимизмом.
- И что? - спросил я, когда кофе был выпит, яичница съедена и кухня покинута в пользу маленькой не то спальни, не то зала: два кресла, тахта, телевизор и, на отдельном столике, компьютер - это была самая большая, она же единственная комната. Что, опять-таки, наводило на мысли. - Тоже веревками свяжешь? Или к батарее пристегнешь?
Ализеа смерила меня долгим взглядом и мотнула светлой стрижкой.
- Не-а, - протянула она. - Я тебя на другую цепь посажу.
И через голову стащила с себя майку.
А почему бы нет, подумал я. С работы меня наверняка уволили...
В сумерках, когда прекрасная дама спала, великодушно уступив мне почти все одеяло, я аккуратно вылез из под ее руки и не одеваясь, чтобы не разбудить хозяйку, прокрался к компьютеру. Он висел в режиме ожидания. Я вывалился в "нортон", желая слегонца оглядеться, что тут и как. Тут было все на свете, и настолько до фига, что даже бездонный винчак трещал по всем швам. Причем никаких тебе: "Рецепты", "Телефоны", "Мой дневник". Сплошные аббревиатуры. И дикие какие-то. Как вам например такое сочетаньице: ХЭПСС 4553! Маразм крепчал, шизуха косила наши ряды. Ее личный каталог я все-таки опознал, хотя это оказалось нелегким делом. По паспорту Ализеа была Тоней - никогда бы не подумал! Но он был закрыт паролем. Я попытался с разгону повторить знаменитый подвиг Арсена Люпена перед сейфом с брильянтами: набрал "Ализеа", потом "Антонина", потом то же самое латиницей... Упрямый ящик не желал колоться, а потом и вовсе отмочил штуку, которой я от него не ожидал - динамики хрюкнули и жалобно запели: "Стал Ваня лазить в папину кассу, стал безобразить, красть денег массу..."
Я оглянулся. Прекрасная дама сидела на постели и с интересом смотрела на меня. При этом не была ни обижена, ни зла.
- Он после двух неудачных попыток тревогу поднимает, - объяснила она. Глаза у нее в темноте светились, как у кошки, честное слово!
Она встала, и, даже для приличия не обернувшись простынь, подошла ко мне. Села на полу, рядом со стулом, обняв меня рукой за брюшной пресс... И мурлыкнула:
- Расскажи о Кристине.
- Киска, я ничего не знаю ни о какой Кристине, если ты имеешь в виду не Орбакайте.