— Да говори, черт тебя дери! — не выдерживаю я. Врач подпрыгивает от моей резкости, ну или от моего перекошенного лица.
— Она в коме, — его голос всё-таки дрожит и смягчается, — сейчас её переведут в палату с оборудованием, которое будет поддерживать в ней жизнь… До тех пор пока… она не проснётся.
— А можно в другую больницу перевести? — я всё время что-то не то говорю. — Послушайте, доктор, — подхожу к нему слишком близко, — делайте всё, что в ваших силах. Да что и не в ваших — тоже. Это понятно?
Хирург слегка отступает, на лице немой вопрос, направленный Владу. Друг слегка кивает, полагаю, полностью соглашаясь с моими словами.
— Палата будет платная? — деловым тоном уточняет этот бюрократ.
— Хренатная, — опять не выдерживаю. Глубоко вздыхаю, в попытке успокоиться. — По вопросу валюты подойдите к нему, — указываю на Фила. Тот решительно встаёт навстречу врачу.
— Пройдёмте в кабинет, — указывает моему атташе направление, но прежде чем уйти, хочет ещё что-то сказать. — Послушайте! — смотрит на меня и Влада, — мы вашу…подругу вернули к жизни и заштопали все имеющиеся у неё травмы. Её скорейшее возвращение в этот мир теперь целиком и полностью зависит только от неё самой.
С этими словами и, видимо, чувством выполненного долга мужчина уходит, оставляя меня в конкретном замешательстве.
— Это что сейчас было? — в смятении смотрю на Влада. — Она в порядке, но в коме? Он что бухнул перед операцией?
— Можно к ней? — этот вопрос задаёт мой друг выходящей из палаты медсестре. Вижу, как он разбит, слышу, как дрожит его голос. Он любит Миллу. А я… я всё делаю неправильно.
— Пройдёмте сначала заполним документы, — подзывает его к себе медсестра. Влад уходит, бросая тревожный взгляд на палату реанимации, а я остаюсь совершенно один.
Не отдавая отсчёт своим действиям, хватаюсь за дверную ручку и, рывком открыв, прохожу в небольшое стерильно белое помещение. У стены металлические стеллажи с инструментами, кое-где прикрытыми пеленкой. По центру хирургический стол, а на нем лежит тело. Ком застревает в горле, пока шарю глазами по бездвижно лежащей Милле, укрытой бледно-зелёной простыней до самого подбородка. Одна рука спрятана, а вторая лежит вдоль туловища. От неё тянутся трубки, словно клубок, сплетаются, направляясь к всевозможным датчикам, названия и значения которых мне не известны. На лице, таком прекрасном и спокойном, маска с искусственной вентиляцией лёгких. Голова перемотана так, что почти не видно блестящих черных волос.
Плохо. Всё очень плохо.
Приближаюсь. Нерешительно хватаюсь за маленькую хрупкую ладонь. Долго вглядываюсь в безжизненное лицо, теряя самообладание. Огромный ком в горле мешает мне говорить, хотя знаю, что должен.