— Ты рассказала, что случилось доктору Маккормику? Я дам подтверждение твоим словам, если это необходимо, — он говорит так, будто мне необходимо алиби в деле об убийстве.
Я пожимаю плечами, стараясь не обращать внимания на возникшее желание поблагодарить его.
— Он не был удивлен. Похоже, она и раньше доставляла неприятности. Не думаю, что она вернется.
— Хорошо, и кстати... — его брови хмурятся, а на лице появляется обеспокоенное выражение. — Знаю, что у тебя всё было под контролем, но я не мог просто смотреть и позволять ей так с тобой разговаривать.
Я наклоняю голову и изучаю его.
— Да? То есть, ты единственный, кому можно издеваться надо мной?
Наступает тишина, и она отличается от того, что я слышала раньше. Это не просто отсутствие звуков, это больше похоже на то, как задерживается дыхание или как будто нервные слова застряли в нервном горле.
Он поворачивается ко мне, и несколько секунд мы смотрим друг на друга. Его брови снова нахмурены, и в моей голове возникает мысль: «он прекрасен». Мысль возникает из ниоткуда, и я пытаюсь засунуть её обратно. Жаль, что это не срабатывает. Нет смысла отрицать это. Он стоит и смотрит на меня своими идеальными карими глазами, это как удар под дых. Мое дыхание учащается, и Лукас замечает это. Он смотрит на меня, как будто чего-то хочет.
Как будто он хочет меня.
Я вся дрожу. Я хочу, чтобы он ответил на мой вопрос, чтобы я смогла спрятаться от него в своем кабинете, но вместо этого он ставит свой кофе и отталкивается от стойки. Он вторгается в мое личное пространство. Это слишком интимное приближение, он делает это с каким-то умыслом. И когда я понимаю, что прижата к стене, мой сердечный ритм пытается установить мировой рекорд Гиннеса. Колибри ничего не имеют против меня.
Мне нужно посмотреть наверх, чтобы увидеть выражение его лица, и даже это мне не помогает. Я не могу ничего понять. Разве я оскорбила его? Или возбудила? Я почти смеюсь над вторым вариантом, но затем его взгляд скользит по моим губам и мне больше не хочется смеяться.
Он наклоняется ниже, и в моём животе всё переворачивается. По какой-то непонятной причине мне интересно, поцелует ли он меня. Прямо здесь, прямо сейчас, после двадцати восьми лет войны. Может быть, он понимает, что у него нет шансов идти против меня, используя только свои мозги, поэтому прибегает к другим частям своего тела? Но он должен знать, что улица, на которую он толкает меня, ведёт в обе стороны, и все мечи, с которыми он играет, острые с обоих концов. Конечно, он больше не тот худощавый Лукас, каким был десять лет назад, но даже с его новым телом, он должен просчитать весь риск, играя на моих чувствах.