— Ну? — сказал Федор Филиппович. «Не запряг», — далеким эхом отозвался в ушах голос генерал-полковника Алехина, и он снова поморщился.
— Теперь смотрим, — сказал Глеб. — Сцена номер один: казнь десантника. Даю максимальное увеличение и замедляю до упора. Зрелище не из приятных, и все же смотрите внимательно.
«Что это он затеял посреди ночи? — не столько раздраженно, сколько удивленно подумал генерал. — Что это за ночной кинозал не для слабонервных? И чего он привязался к этому Рябинину? У него через несколько часов ответственная операция, а он видеоролики крутит! Сам не спит и другим не дает… Раззадорить себя пытается, что ли?»
Высказывать свое недоумение вслух генерал не стал. При всех своих ярко выраженных недостатках — пристрастии к громкой музыке, пускай себе и классической (звучать громко должны марши, а не сонаты и элегии), полном пренебрежении к воинской субординации, своеобразном чувстве юмора, которое становилось просто-таки странным после встреч с Илларионом Забродовым, а также нездоровой склонности время от времени с завидной меткостью постреливать в генералов — Глеб Сиверов был недурно воспитан и не стал бы нарушать сон старшего по званию и возрасту ради какого-нибудь пустячка, показавшегося ему забавным. Да и сцена казни — не тот сюжет, в котором даже такой законченный циник, как платный убийца по кличке Слепой, может найти что-то забавное. Да он и не говорил, что будет забавно, он сказал: занятно…
И раззадоривать себя ему незачем. Некоторые обезьяны — гориллы, например, — для поднятия боевого духа колотят себя кулаками в грудь или бьют ими по земле; норвежские пираты, викинги, с той же целью стучали боевыми топорами о щиты; хоккеисты дружно молотят клюшками о лед и хором выкрикивают бессмысленные, но энергичные речовки. Глебу Сиверову это ни к чему: он профессионал, и эмоции в его работе не подспорье, а помеха. Он и без эмоций сделает все, как надо, да и причин недолюбливать террористов у любого нормального человека и без кровавого кино предостаточно…
Сиверов щелкнул мышью, и правая картинка, растянувшись во весь экран, перестала быть статичной. Рослый бородач что-то сказал в камеру, засмеялся и, продолжая смеяться, спустил курок. В это мгновение воспроизведение резко замедлилось, а картинка увеличилась, пойдя мелкими цветными квадратиками — видимо, разрешение камеры оставляло желать лучшего. Федор Филиппович без комментариев со стороны Слепого понял, почему тот отключил звук: на такой скорости даже исполняемая тоненьким дискантом бодрая детская песенка превратилась бы в нечленораздельное утробное мычание.