Где-то закричала женщина — из тех, кто слышал его песни. Потом другая. Но их слёзы и крики быстро затихли. Вышел мэр города, или судья, или кто-то другой важный, в длинном плаще, с жезлом в руках. Перед ним мальчишка развернул свиток, и важный принялся читать приговор, не выпуская ни одной буквы, без шепелявости или оговорок. Рей прислонил голову к столбу, но, несмотря на слабость, не закрыл глаза, а неотрывно вглядывался в голубое небо над головой и в лица людей под ногами. Он хотел унести с собой каждую частичку этого мира, вобрать его в себя целиком, проникнуться им, прежде чем уйти.
Приговор закончился — как оборвался.
Свистнул палач. Лестницы с глухим стуком попадали вниз, и три тела заплясали омерзительную пляску, задрыгались, засучили руками и ногами, открыли рты и выпучили глаза.
Не в силах выдержать это зрелище, Мэгг обернулась и увидела жуткое лицо: впалые щёки, сухую пергаментную кожу, горящие неистовые глаза из-под чёрного капюшона. Святейший отец из монастыря раздвинул тонкие бескровные губы, показывая зубы, испачканные в чьей-то свежей алой крови. И стало ясно, что кровь эта — её. Она была покрыта ею вся. Разорванная шея не болела, но крови становилось всё больше, она заливала и промачивала насквозь платье, ледяными потоками растекалась вокруг, затапливала и людей, и виселицу.
Святейший отец зачерпнул пригоршню крови и отпил, а потом развернулся и пошёл прочь, и с ним из Мэгг уходила жизнь.
— Нет! — она вскрикнула и очнулась.
Лил дождь, от которого её платье и волосы промокли насквозь. Виселицы, Рея, толпы, жуткого святейшего отца — ничего не было. Она поднялась на ноги, всё ещё совершенно разбитая после кошмара, и, спотыкаясь, поковыляла в «Петуха». Правда, толком заснуть не смогла.
Наутро кошмар окончательно отступил, и его место занял другой, куда более страшный: ей нечем было платить за еду и ночлег. И у неё не было никакой работы.
Ей бы очень хотелось забиться под одеяло, хоть и тощее, но всё-таки достаточно тёплое, и замереть, позволить жизни течь мимо, не задевая её с её горем. Но Рей рассердился бы на неё за это. Он никогда не унывал, и ради него Мэгг спустилась утром к корчмарю и спросила, не найдётся ли для неё какой-нибудь работы.
— Горничные, кухарки и поломойки у меня есть. Я бы помог тебе, хотя бы из любви к Соловью, — он покачал головой, — но не могу. Впрочем, город большой. Поспрашивай.
С этим советом Мэгг вышла из корчмы, получив за свой золотой свой угол на чердаке ещё на одну ночь и кусок хлеба с сыром.
При свете дня было легко спрятать поглубже в сердце мысли о Рее — вчерашние похороны казались таким же мутным сновидением, как и последовавший за ними кошмар. Живой, бурлящий город не желал думать о смерти, он жил каждым ароматом, каждым ярким пятном, каждым звуком. Сначала, по давней привычке, Мэгг пошла было к центральной площади в надежде увидеть какую-нибудь труппу и прибиться к ней, но, едва заслышав нестройные звуки лютни, поспешила сбежать. Петь и танцевать сейчас было бы невыносимо.