Малышка снова начинает хныкать, от чего у меня даже ноги становятся ватными. Что делать? Как быть? Ни мамы, ни брата… Я же ничего в этом не смыслю! Приступ паники пеленает сознание и, кажется, я сама готова сбежать от ребёночка в свою комнату. Круглые раскрасневшиеся щечки блестят от слёз, мелкие содрогания перерастают в настоящий рёв мамонта. Уж не знаю, какой звук могли издавать эти животные, давным-давно вымершие, но в голову приходит именно такое сравнение. Делаю глубокий вдох и пытаюсь легонько покачать малютку, чтобы она успокоилась. Если уснёт, то и проблема сама собой разрешится. Останется дождаться Барана и устроить ему встряску. Большой идиот, а не тридцатилетний мужик!
Малютка сбавляет обороты звуковой атаки — значит, я всё делаю правильно, но плакать не перестаёт. Вспоминаю, что девица, упомянув про смеси, оставила сумку, ищу брошенные пожитки взглядом и замираю, слушая бешеное биение собственного сердца и попискивание девочки. Это она ещё показывает, как недовольна моим уходом, а что будет дальше?..
— Так-так-так, давай договоримся?! Ты немного успокоишься… — упрашиваю я, укачивая малышку и пританцовывая. Чувствую себя изможденной больше, чем после трех недель сессии. — Сейчас уже дядя Богдан вернёт маму… — С надеждой гляжу на дверь, но брат не возвращается. — Да нам, наверное, жарко в этом одеяле, да? Давай, пока мы его снимем…
Я покачиваю головой, думая, что веду себя по-идиотски. Что она мне может ответить, если даже не понимает? Наверняка все мамочки так сами с собой разговаривают? Но ребёнку ведь нужно общение…
Захожу в комнату и кладу девочку на кровать. Интересно, может ли она упасть с неё, пока я сбегаю за сумкой, чтобы посмотреть что там да как? Малышка плотно укутана и вряд ли может пошевелиться из-за тяжести и объёма сооружённого кокона, но я всё-таки не рискую подвергнуть ситуацию эксперименту: развязываю бантик, затем раскрываю одеяльце.
— Вот так! Лучше стало? — задаюсь вопросом, не рассчитывая получить ответ. — То-то же! Сейчас вернётся мама, — снова повторяю я, как священную мантру.
Доносится скрип — входная дверь открывается, и я, выглянув в проём, с облегчением выдыхаю. Как камень с души сваливается; дышится легче. Брат появляется на пороге, но выглядит он отнюдь не радужно: по-прежнему бледный и хмурый, вдобавок ссутулившийся и вялый.