— Куда ты меня привез? — хрипло и почти не дыша. Не сводя глаз с золотого купола и маленькой черной тени у колокола на самом верху. Гулкий звон прокатывается над деревней, и я втягиваю голову в плечи, ладонями зажимаю уши. Я не хочу слушать. Не хочу смотреть, потому что боль невыносима. Потому что этот незнакомец одним движением вскрывает нарыв, гноем измазывая все внутри.
— Хочу показать тебе кое-что, — он сворачивает к невысокому дому, заросшему бурьяном. — Идем, — выбирается из машины и распахивает дверцу. Помогает мне выйти, держа за руку, но тут же выпускает ее и прячет свои в карман. Хорошо хоть о брюки не вытер. Усмехаюсь криво, но иду следом, почему-то ощущая себя воришкой, обманом забравшимся в свое-чужое прошлое.
Он толкает калитку, которая открывается почти бесшумно, словно этот дом не заброшен, а его хозяева вышли в магазин и вот-вот вернутся. И вся обстановка в доме именно такая. И оттого еще поганее. Мы проходим маленькие сени с цветастой ковровой дорожкой и накрахмаленными занавесками и оказываемся в большой и светлой комнате с круглым столом у окна и сервантом. Здесь больше ничего нет из мебели, даже стульев. Зато много фотографий и у меня перехватывает дыхание от девичьего лица, что улыбается мне с портрета. Рядом висит еще один, только на нем хмурый мальчишка. И сердце пропускает удар. Я знаю этих ребят.
Давно еще, когда была жива бабушка, а мама любила меня больше самогона, мы со Славкой, белобрысой девчонкой с портрета, лазили в огороды к нашему однокласснику Петьке Ковалеву, у которого росла самая вкусная в деревне клубника. Тогда нам так казалось. Потом нам, конечно, доставалось от Славкиного старшего брата, потому что ему приходилось отвечать за наши проступки. Но он никогда не сдавал нас, любил сестру до одури. И никому не позволял ее обидеть.
Тимур хлопает дверцей серванта и кладет на стол цветное фото. Я подхожу ближе, совершенно не понимая, зачем мы здесь. Он никак не может знать о моей дружбе с Огневыми, потому что отец с белизной отмыл мое прошлое от вот таких неправильных, по его мнению, фактов моей биографии. Тогда мне казалось, что он всю деревню уничтожил и ее жителей. По крайней мере, тех, что хоть что-то знали обо мне, отличное от официальной версии моего появления в семье Гуриных. Но нет, деревня, хоть и изрядно опустевшая, но была на месте. Как и церковь, по-прежнему звонящая колоколом, как и моя память, рисующая картинки счастливого детства.
Но все разбивается о калейдоскоп цветных снимков, разложенных на белой скатерти круглого стола. Их немного, фотографий, но каждая, словно кадр из триллера: избитое, искалеченное девичье тело, а следом осунувшееся лицо с черными ямами под глазами, потухшими, без смысла жизни.