— Мне нужно сообщить в соцслужбы...А вы...вас…
— Даша! — рявкает Алекс. — Рус, кто эта девочка?
— Я же сказал: моя дочь.
— Какая нахер дочь, Руслан? — не сдерживается Алекс. — Месяц назад не было никакой дочери, — отмечаю, как резко оборачивается на него Даша и смотрит растерянно.
— А теперь есть. Что нужно в больницу?
Даша перечисляет на автомате: тапочки, пижама, зубная паста, щетка, полотенце….
— Хорошо. Я все куплю.
— У вас нет ее вещей? — настораживается Крушинина.
Качаю головой. И документов нет, черт.
— Может, вы объясните, в чем дело?
— Сам хочу знать, — подливает масла в огонь Алекс.
Но я игнорирую их попытки меня допросить.
— Раны на теле Богданы, — говорю сухо, и горло нещадно дерет, потому что хочется орать и крушить все подряд, а я держу себя в кулаках спокойствия. Знаю, мой срыв никому не поможет. — Это от стекла?
— Скорее всего, — быстро соглашается Даша. — Она словно на что-то упала. Они неглубокие, но ее общее состояние очень поганое. И психолог ей бы не помешал. У нас в центре…
— Психолог будет, — перебиваю.
— У нас отличные специалисты, — возражает Даша.
— Да мне насрать. Будет так, как говорю я, или валите отсюда нахрен.
— Девочке нужна специализированная помощь…
— В вашем центре, я не против, — договариваю за нее. — Но психолог будет мой.
Крушинина сдается быстро, здраво рассудив, что спорить бессмысленно и чем быстрее придем к общему знаменателю, тем лучше для Богданы.
— Вот и славно. Дайте мне десять минут.
Я за тебя говорю «Спасибо!».
И в мире нет ничего важнее…
Егор Крид «Папина дочка»
Широким шагом выхожу из дома, перехожу улицу, взбегаю на крыльцо дома напротив, который, как оказалось, не пустует уже больше года, и нажимаю на кнопку звонка. Затейливая мелодия тонет в грохоте музыки и женском смехе. А спустя пару минут на пороге появляется та самая моделька, что теперь числится новой женой Воронцова. Пьяная в хлам. Я никогда не бил женщин и всегда считал это низостью для мужчины, но сейчас, глядя на эту шалаву, облизывающую меня голодным взглядом, хочется сомкнуть пальцы на ее тощей шее, пока не протрезвеет. Отодвигаю ее плечом, игнорируя ее реплику о приехавшем стриптизере. Пересекаю огромный холл, безошибочно нахожу источник музыки и лишаю размалеванных девиц веселья.
— Пошли все нахер отсюда, — говорю почти шепотом, с трудом сдерживая рвущуюся наружу злость. Мне должно быть похрен, чем и кто тут занимается, но, представив, что в этом гадюшнике жила моя дочь, ярость рвет жилы и требует выхода: сломать что-нибудь, а лучше кого-нибудь. И, похоже, девицы понимают все без лишних объяснений, ретируются так быстро, что я даже не успеваю удивиться их скорости.