Все считали, что имеют дело с разными киллерами, которых объединяет кличка Снайпер- именно так прозвали его в криминальном мире. Ему часто приписывали тех, кого он не «исполнял», или же, наоборот, отработанных им «клиентов» вешали на других исполнителей. Под Даниным прицелом побывали бандиты, чиновники, бизнесмены, продажные или наоборот, неподкупные менты и просто неугодные Беркуту люди. Работал он всегда чисто и без осечек. В какой-то степени это можно было назвать искусством. Искусством убивать.
Людей, забирающих чужие жизни, можно назвать по-разному: палач, убийца, мокрушник, душегуб, чистильщик или же по новой моде – киллер. Но суть от этого не меняется. Даня понимал это, и понимал, что раз однажды отработать долг Беркуту было его решением, то и ему одному придётся отвечать за это перед Богом. Ответить же перед законом навряд ли придётся – слишком много Даня знал, чтобы Беркут предоставил ему такую возможность.
Ещё в начале своего восхождения Данила перевёз семью из однокомнатной хрущёвки (ведомственную квартиру пришлось освободить сразу же, как снял погоны) в новую двухкомнатную квартиру, но семейная жизнь, по понятным причинам, не сложилась. Киллер не мог позволить себе такую роскошь, как семья. Он регулярно снабжал их деньгами, но личные контакты ограничил до минимума. В конце концов жена подала на развод и, продав квартиру, переехала с сыном в другой город. Позже она и вовсе вышла замуж за немца и уехала куда-то на юг Баварии. Это позволило Дане вздохнуть с облегчением. Он прекрасно понимал, что завязать с искусством убивать ему не дадут. Такие, как он, заканчивают всегда одинаково. Но если за себя он не боялся, то жена и сын были его единственным слабым местом, а также единственным рычагом давления Беркута.
Он был в игре, выйти из которой невозможно. Он погряз в ней по уши. Однажды он вдруг понял, что люди перестали для него быть просто людьми. В каждом из них он видел потенциальную жертву и уже невольно, автоматически представлял, как именно её можно «исполнить». Сколько жизней было на его совести? Он и сам не знал точно. Он давно переступил ту грань, когда счёт шёл на единицы. Их лица слились в один большой поток, имена стирались из памяти так же быстро, как и всё остальное, а совесть уже давно не мучила.
Но что никогда не забывалось, так это их последние мгновения перед смертью в линзе его оптического прицела. Это тот случай, когда не помнишь всей мизансцены, зато какой-то стоп-кадр врезается глубоко в память.
Говорят, перед смертью вся жизнь пролетает перед глазами, и, глядя в широко распахнутые глаза своих жертв, он видел устилавшую их пелену пустоты. Она проникала в Данино сознание, постепенно заполняя собой и его самого, лишая обычных человеческих эмоций. Он физически ощущал в себе опустошение, которое невозможно было ничем заполнить: ни лаской продажных женщин, ни удовлетворением от ещё одной крупной суммы денег. Оно зияло в его взгляде, таком же пустом и безжизненном, как и у его жертв.