- Здесь… очень комфортно. Спасибо, - выдавила она из себя, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что именно Герману обязана тем, что находится тут, а не в одной из тех больниц, где врачи настолько усталые и безразличные, что даже вместо слов соболезнования способны сказать лишь «уберите тело»…
Тело. Так они называли Виталика. Ее маленького мальчика, которого она держала в объятиях до последнего вдоха. Для нее он был всем, а для них – просто «телом». Ещё одним из числа тех, кого они не смогли спасти.
- Нино… - негромко позвал ее Герман и она вскинула на него глаза, наткнувшись на вновь отведенный взгляд, и это явное нежелание смотреть на нее било гораздо больнее его сухого тона. Хотя она могла, конечно, его понять. Ведь наверняка выглядела сейчас просто чудовищно, вот только дело было вовсе не в ее внешнем виде, она чувствовала это. Чувствовала всем своим существом.
- Да? – сказала она, когда возникшая между ними пауза затянулась.
- Я пришел тебе сказать… что нам нужно прекратить наши отношения.
Вот и все. Самые страшные слова уже прозвучали и можно было больше ничего не говорить, но она все же задала самый глупый и бессмысленный вопрос из всех возможных:
- Почему?
- Потому что я не хочу продолжать.
- Ясно.
Она сама удивилась тому, насколько безразлично прозвучал ее голос и насколько тихо и пусто вдруг стало внутри. Там, где каких-то несколько мгновений назад при одном только взгляде на Ильинского поднималась целая буря самых разнообразных, но одинаково сильных чувств.
- То, что произошло с тобой и Алиной… - вновь заговорил он и Нино посмотрела на него, с какой-то отстранённостью отметив, как на его лице заходили желваки. Герман злился. И она прекрасно понимала, почему. – Я не могу допустить повторения этой ситуации. Не могу, ясно?! – последние слова он практически выкрикнул, а затем оттолкнулся от подоконника, на который опирался, и стремительным шагом вышел прочь из палаты.
Нино прикрыла глаза, когда за ним захлопнулась дверь, ознаменовав этим резким звуком конец всего. Она снова осталась одна, наедине с разъедающим осознанием того, что все обстояло именно так, как и ожидала.
Он тоже винил ее в том, что случилось с Алиной. И наверняка жалел, что доверил ей свою дочь. Но Герман даже не представлял, что ненавидеть ее сильнее, чем ненавидит себя она сама, просто невозможно.
И что ей теперь делать с ее ребенком? С ИХ ребёнком? Она просто не могла его оставить. Не имела права. Но и погубить собственное дитя не могла тоже. Ни за что на свете.
Жалеть о чем-то теперь уже было слишком поздно. Да она и не жалела. Просто не понимала, как найти выход из ситуации, из которой этого выхода не существовало в принципе.