Представившись друг другу, Шульц и барон Балязин — а это был именно он — оставили своих дам сплетничать о шляпках, модах и последних новостях, а сами принялись прогуливаться по кают компании.
— Стало быть вы, Иннокентий Федорович, держите путь в Восточно-Сибирское генерал-губернаторство, — повторил Балязин то, что минутой ранее сообщил ему Шульц, понуждая Петра Ивановича мысленно внести барона в список подозреваемых.
— Стало быть так, — с улыбкою на лице согласился лейб-квор, бросая быстрый взгляд на «Дуняшу», что щебетала о чем-то с баронессой. Вид при этом у ней сделался такой, будто готова была она тотчас вскочить и совершенно невоспитанным образом сбежать. — А вы, господин барон?
— А мы с Гликерией Константиновной никуда путь не держим. Захотелось Ликочке в путешествие отправиться, чтобы птицею под небесами. Вот… выполняю каприз моей баронессы.
Балязин усмехнулся, покрутил ус, очевидно, чрезвычайно гордый собою, и Шульц закивал, соглашаясь. Для чего супружеская чета свела с ними знакомство, оставалось загадкою. Впрочем, посудил сам с собой лейб-квор, заподозрить Балязина в причастности к преступлениям он всегда успеет.
Они вновь принялись прохаживаться по кают-компании, при этом Шульц увлеченно сочинял события своей жизни, обстоятельства встречи с «Авдотьей Никитичной», которые вызвали у барона неподдельный интерес, после чего оба вернулись к своим дамам.
Обед подошел к концу, и Балязины отправились к себе в каюту отдохнуть перед ужином, на котором обещано было представление артистов.
— Что же, Настас… Авдотья Никитична, — обратился Шульц к Оболенской, подавая ей руку. — Надеюсь, вам с госпожой Балязиной было хоть отчасти веселее чем мне с ее супругом.
Он бросил на Оболенскую мрачный взгляд, давая понять, что именно думает по поводу сего знакомства, и прибавил:
— Первый выход в свет прошел почти впустую. Но к вечеру, как я смею надеяться, нам улыбнется удача.
Время до ужина Настасья Павловна и Петр Иванович, ныне более известные как Авдотья Никитична и Иннокентий Федорович, проводили в отведенной им каюте, занятые каждый своим делом. Оболенская делала вид, что чрезвычайно увлечена книгою, кою держала в руках, а Шульц расхаживал из стороны в сторону, задумчиво хмурясь и периодически выдавая краткие «эх» и «да-с».
Толстый том в кожаном переплете, внутри которого крылся новый роман французского писателя Виктора Гюго «Отверженные», лежал на коленях Настасьи Павловны, но в момент сей иностранные слова никак не шли в ее голову, занятую размышлениями о том, откуда же знала она этого человека, что подавал им сегодня вино и держался так, словно был среди присутствующих господином, а никак не слугою. Ясные синие глаза снова всплыли перед мысленным взором Настасьи Павловны, но принадлежали они при этом не безвестному прислужнику, а графу Ковалевскому, и до того четким был этот образ, что Оболенская едва не вскрикнула от того, что поняла: под восточными одеждами действительно скрывался именно он. Его взгляд, его осанка и даже его молчание — ведь по голосу она непременно узнала бы его вскоре — все указывало на графа, и Настасья Павловна удивилась сама себе, что тотчас же не признала в обслуге Ковалевского, коий в последнее время оказывал ей чрезмерно много внимания.