Отчаянный крик Настасьи Павловны был задушен на корню все сильнее сжимавшей ей шею веревкою, не дававшей сделать ни единого вдоха. Но в момент, когда в голове у нее помутилось, грозя обрушить на сознание темноту, неведомый похититель бросил ее наземь и с жадным хрипом Оболенская втянула в легкие так необходимый ей воздух. А следом — услышала голос, от которого к горлу подступила дурнота.
— А ты, я гляжу, девка вездесущая!
В царившей вокруг тьме Оболенская скорее угадывала, чем видела, черты говорившего, но этот тембр — низкий и грубый — узнала тотчас же, как и зажатый в руке кнут, которым мадам — в том, что это именно она, Настасья не сомневалась — едва ее не задушила.
— Вынуждена вернуть комплимент, — проговорила в ответ Настасья Павловна и, пользуясь тем, что ее визави, должно быть, видит ее также плохо, нащупала в корсете вещь, с коей, как и с Моцартом, завещал ей никогда не расставаться покойный Алексей Михайлович. Но если разумного пианино рядом уже не было, то железный веер, всегда казавшийся ей не менее странным изобретением, был при ней и теперь.
Выпростав его из корсажа, Настасья Павловна нащупала на ручке потайную кнопку и с тихим щелчком веер раскрылся. Но каким неприметным ни казался этот звук, женщина тотчас же двинулась к ней и угрожающим тоном спросила:
— Что там у тебя?
У Оболенской была лишь доля секунды на то, чтобы решиться сделать вещь, которую требовали от нее обстоятельства, и на которую она считала себя неспособной прежде. Но теперь, когда где-то рядом находился Шульц — быть может, смертельно раненый еще одним пока неведомым ей врагом — Настасья Павловна не колебалась дольше и, размахнувшись, запустила веер туда, где стояла мадам. Дюжина острых лезвий полоснула женщину по ноге, заставляя взреветь от боли и пригнуться, и Настасья в тот же миг попыталась проскочить мимо нее по направлению к алтарю с загадочной книгой, но, увы, нанесенный ею удар только обозлил мадам, придав ей сил, словно раненому зверю, и всего в пару-тройку шагов та настигла Оболенскую, снова повалив на пол пещеры. Схватив Настасью за волосы, женщина пророкотала:
— Ах ты, дрянь! — оттянув голову Оболенской назад, мадам приблизила свое искаженное яростью лицо к лицу Настасьи Павловны и добавила — интимным шепотом, словно сообщала некий секрет:
— Никто не помешает мне отомстить. Никто! Ясно тебе? — И тут голос ее резко переменился и услышала Оболенская странную, словно вышедшую из детства считалочку, и тон, каким произносила ее страшная женщина, походил теперь на тон маленькой девочки: