- Марин… успокойся. Он всё расскажет тебе сам. Что ты должна будешь сделать, чтобы уйти. Если в итоге захочешь, конечно.
- А почему ты здесь остаёшься?
- Потому что мне это нравится. И потому что мне платят очень хорошие деньги.
- А как же друзья, родные, близкие?
- Никто не запрещает мне с ними встречаться. Не часто, конечно, но я не жалуюсь.
Марина закусила губу, снова возвращаясь к постели. Может, когда она снова увидит Паоло, сможет уговорить его её отпустить? Эти девушки здесь находились по своему желанию, но она-то совсем не хотела оставаться тут. Он сказал, что они занимаются эскорт-услугами, а она в этом ничего не смыслила. Всё, что она позволяла себе за все девятнадцать лет жизни - несколько поцелуев и петтинг.
Забравшись на кровать прямо в обуви, Марина обхватила колени руками и уткнулась в них лицом. Если этот чёртов Паоло сам должен будет рассказать о том, что она должна сделать, чтобы получить свободу, она просто обязана донести до него, что совершенно ему не подходит. И пообещать, поклясться, что ничего никому не скажет, когда выйдет отсюда.
Впрочем, наверное, она слишком наивная, если верит в то, что это сработает.
- Принеси кофе.
Отдав этот короткий приказ Тине, Паоло откинулся на спинку кресла и задумчиво потёр подбородок. Мысли вертелись вокруг Марины, которую несколько минут тому назад он оставил в предназначенной для нее спальне. Стоило признать – эта девчонка его удивила. Хотя бы тем, как неожиданно шлепнулась к его ногам и даже не по той причине, по какой он видел женщин перед собой на коленях обычно. Хотя мысль об этой крошке, делающей ему минет, возбуждала неожиданно сильно. А ведь его уже давно было не удивить ничем подобным. Он был развращен и пресыщен настолько, что почти никогда не занимался обучением девочек лично – для этого в агентстве тоже имелись специальные люди. Но для Марины собирался сделать ещё одно исключение. Впрочем, только при условии, что она того действительно заслуживала. А так это или нет – он непременно выяснит, как только та очухается после своего эффектного обморока в стиле благородной девицы девятнадцатого века.
Возможно, ему стоило бы обойтись с ней помягче. Дать время привыкнуть к этому месту и к нему самому, попытаться обаять ее, чтобы та нелёгкая доля, какую он ей определил, показалась девчонке не такой уж и плохой. И, по большому счету, так оно и будет в действительности. Потому что он знал женщин в совершенстве. Знал все чувственные точки, знал, как пробудить желание в каждой. Он играл с женскими телами, точно искусный музыкант, способный извлечь из инструмента ровно те звуки, что хотел слышать. И даже если поначалу Марине покажется все это отвратительным, неминуемо настанет момент, когда разбуженная чувственность возьмёт верх над стыдом и прочими никому не нужными чувствами.