Внезапно мир раздвинулся в бесконечность. Исчезло купе, исчезли задворки железнодорожной станции Воронежа, куда наш поезд загнали до выяснения всех обстоятельств гибели пассажирки из четвёртого купе.
Вокруг задышала чёрным ветром бескрайняя каменистая степь. Похоронов невозмутимо увязал свой плащ, не обращая внимания на барахтанье существа, упорно пытавшегося из не сулящего ему ничего хорошего плена выбраться. Ожил, поднялся на лапы Бегемот… вот только…
Тусклый мерцающий лунный свет проходил сквозь него, и кот не отбрасывал тени, а ещё стало ясно, что он не очень-то кот. На призрачное кошачье тело накладывалось призрачное же тело человеческое, и я наконец-то узнала мужчину!
Арсений!
Сын тёти Аллы.
Сеня.
Кажется, я выговорила имя вслух. Арсений мрачно кивнул мне, и стал смотреть под ноги. Я молча смотрела на него, не в силах отвести взгляда. Так вот почему он бродил в кошачьем облике по городу. Вот почему пришёл к Ольге, и, наверное, здорово мешал Алексею сосать из жены жизнь, но просто так, не возбуждая в свой адрес лишних подозрений, избавиться от кота тот не мог. Пришлось сначала отправить в Хосту Ольгу. А кота попытался убить сам.
Не женщины со скандинавскими палками. Сам, сам Алексей! Поэтому у него недостало сил поддержать иллюзию на пепелище наших домов во Всеволожске.
Господи, каким ясным, каким понятным становилось теперь всё! И, как всегда, когда всплывает очевидная истина, меня накрыло жаркой волной стыда и презрения к себе самой же: ну, где глаза твои были, дура? Почему не увидела, не пресекла, не спасли?!
— В общем-то, всё, — тихо сказал Похоронов, и голос его прозвучал неожиданно мощно и гулко, заполнив собою всё тёмное пространство.
— А… она…
Кукла медленно поднялась с колен и внезапно оказалась девочкой. Раны, лохмотья, нитки, сшившие ей веки и губы, опадали с неё подобно апрельскому дождю. Уродливая оболочка растворилась, открывая сердцевину — того самого ребёнка, который всё ещё жил в ней, несмотря ни на что и вопреки всему.
Её воля сохранила мне жизнь.
Её отчаянное мужество, толкнувшее сопротивляться злому колдуну, хозяину!
Теперь она обрела себя, став почти такой, какой я рисовала её в том сне, который не был сном. Тоненькая, худенькая, с ангельским личиком и зрячими глазами. Волосы обнимали её живой пеленой, спадая почти до колен. И лунный свет равнодушно струился мимо, освещая за нею каждый камешек и каждый колосок чёрной степной травы.
— Римма… — голос Похоронова, казалось, колебал самоё пространство. — У тебя найдётся монетка?
— З-зачем, — я как раз выясняла, что с моими собственными руками, вдруг они такие же призрачные и прозрачные, как у Арсения-Бегемота или у бедной куклы.