— Они отказались менять тепленький миленький сад на неведомые дали? — Предположила я, пытаясь поставить себя на место героев этой злой сказки.
— Не знаю. Я не добился ответов на свои вопросы, — Асмодей смотрел куда-то вдаль, вновь переживая события тех дней. — Пережить предательство любимой оказалось куда сложнее, чем добровольное изгнание. Каждый из нашел утешение во грехе. Каждый выбрал что-то свое: Сатана — гнев, Вельзевул — чревоугодие, я — сладострастие и так далее. О, я ушел в этот омут с головой. И удовольствие от грехопадения заглушило боль. Я не помню, как произошло перерождение. Помню только, что в один прекрасны день мы стали такими, и Люцифер сотворил это место. Позже мы населили его нашими подручными и стали молчаливой аппозицией Рая. Тем более, что и души к этому времени стали чернеть и метаться между светом и тьмой.
— Печально, что ты не пытался ее вернуть.
— Я был в гневе. И не знал, как контролировать новое для себя чувство.
— «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть» — лучшая твоя характеристика. Ты ненавидел свою любимую тысячи лет, разве ты готов переступить через это?
Он промолчал, пригубив из своей кружки.
— Хватит обо мне. Ответь мне, юная душа, ты сама когда-нибудь любила?
— Любила. И, кажется, что прошла вечность с тех пор… — Я мечтательно улыбнулась, окунувшись в светлые воспоминания.
— Расскажи мне о нем, — Асмодей внимательно всматривался мне в лицо.
— Ты хочешь знать, почему он, не так ли? Я объясню, — я допила последние капли в своей кружке. — Знаешь, дорогой, некоторые мужчины как редкие сорта вин. Сорта, у которых букет создает чарующий вкус и не менее чарующее послевкусие. Оно остается с тобой, на твоем языке долгое время, и причиняет боль своей горько-сладкой дымкой. Да, именно горько-сладкой. Только у горько-сладких вин, такой дурманящий вкус с послевкусием.
Тебе дают бокал такого вина, и ты поражаешься его вкусу, теряешь от него голову и боишься даже думать о том, какое может быть послевкусие. Ты наслаждаешься вином, надеясь, что этот околдовывающий вкус никогда не пропадет. Это как съесть дольку лимона, а потом конфетку — она покажется тебе гораздо слаще, чем обычно. Так и здесь — после горьковатых первых нот сладкие сводят с ума. И ты знаешь, я должна объяснить, как я вижу настоящую любовь. Многие думают, это та любовь, от которой цветут цветы и летают бабочки в твоем животе. А для меня… Это та любовь, от которой все в тебе горит, от которой ты лезешь на стены, та, от которой тебе хочется выть на луну в слепом изнеможении. Настоящая любовь не бывает милой, она — огонь страстей, она — та боль, которую ты даже боишься вообразить. Она — страх, страх потери и страх нахождения вместе. Она — твой кошмар и ужас, величайший дар и гнусное проклятие. Любить — это гореть и сжигать, дотла, до пущенного по ветру пепла. Как любят такой любовь? Со стоном отчаянья, таким сладким, что боишься завтрашнего дня и ждешь его с нетерпением. Любить — это выпивать друг друга как пара остервенелых вампиров, высасывать до капли красное вино крови любимого. Это наслаждаться горько-сладкого вкуса счастья… — Я смутилась своих откровений и вернулась к описанию любимого. — И от него всегда было горько-сладко: в глазах, на языке, по всему телу и даже в воспоминаниях. Он был для меня таким. И за это я его любила его всей душой, — даже сейчас мне стало больно где-то в области сердца. Меня охватили воспоминания, и я с трудом смогла справиться с собой. Неожиданно для меня наш разговор стал очень личным.