Ален (Свижакова) - страница 229


Я была растеряна и согласно кивнула, добавив:


— Конечно, давай, все-таки мы одна семья, как не крути. — Дальше муж удивил еще сильнее, поцеловав в висок, потом поднял подбородок и поцеловал в губы. Мир опять поплыл, растворяясь в ласке. Да что ж это такое, я после этих поцелуем как глупая курица!


Оторвавшись от меня, он чуть перевел дух, восстанавливая дыхание, сказал:


— Тебе, действительно, лучше уехать, мне тяжело себя держать в руках, только боязнь причинить тебе и ребенку вред останавливает меня. — Я фыркнула:


— А ты не терпи. — Он тихо рассмеялся мне в волосы:


— Ты так и не поняла союза сариан и киросана? Теперь нас будет влечь только друг к другу, и никаких третьих больше в нашей жизни не будет, никогда, тем более теперь, когда у нас будет ребенок.


Он чуть отстранился, поднимая мне подбородок и заглядывая мне в глаза:


— Изабелль, мое мужское начало будет искать только тебя, и будет желать только тебя, — и хитро улыбаясь, добавил, — как и получить от тебя много детей. — Я фыркнула:


— В клушки-наседки не подписывалась, мне бы сейчас с одной справиться. — Герцог прижал меня сильнее к себе:


— А ты никогда не будешь одна, Белль. Никогда. Я всегда буду рядом. Я был плохим женихом, но очень постараюсь быть хорошим мужем и отцом.

* * *

Утром я уехала в поместье, где пробыла три месяца. Ален приезжал каждые десять — четырнадцать дней, постоянно сокрушался, что не может побыть подольше со мной из-за работы «в таком чудном, уютном и тихом местечке». Охрана моя совсем прижилась и перевелась из государственной службы в мою личную, благо муж деньги выделил, а двое изъявили желание остаться в поместье — женились на моих Далиль и Эмме.


На одном из заседаний Орванн все-таки выбил из герцога разрешение на встречу со мной, и выяснилось, почему он не уехал как отец с братьями из королевства. Оказалось, что умирая, исхлестанная в кровь Абелария де ла Барр прокляла его, на последнем вздохе, сказав: «Кровь моя льется, остается на камнях и кнуте, но высохнет, когда я умру, а ты, Орванн, высохнешь от любви ко мне».


Последние слова, сказанные умирающей с сильными эмоциями, превратились в приворот, который всей своей душой отрицал молодой барон, пока не понял, что это проклятие его жизни. Что он только не делал, куда и к кому только не ездил, но никто не мог снять с него проклятого приворота. Любил и ненавидел меня, я стала для него ядом и божественным нектаром одновременно. Когда взялись за баронов всерьез, они сумели сбежать, оставив малышей и имущество на попечение Саналии, старшей дочери старого барона фон Лабор, корона не могла отобрать у малышей имущество, которое по законному праву принадлежало им. Именно на это и рассчитывали Лабор. Только Орванн не смог находится вдали от меня, потому что переставал есть, пить, тосковал и медленно умирал. Чтобы ожить, ему надо было хоть видеть меня, а в идеале жить со мной. Поэтому он вернулся в королевство, чтобы хоть изредка видеть объект «вожделения», поэтому и решился на похищение. Здесь ему бы посочувствовать, только он сам в этом виноват. Орванн умер в камере от истощения через пять месяцев после ареста. Остальные бароны фон Лабор находились в бегах «за границей», а за малышами и баронессами постоянно следили агенты и гвардия.