Как остановить дикую природу не знал еще никто.
И временами природа все-таки прорывалась.
Рано или поздно природа все равно прорвется. Дикая природа. Неподвластная человеку. Свободная.
Но в тот день ее голос, дикой, свободной, бездонной, живущей по другим каким-то законам, полностью непонятным никому, даже жадному человеческому уму… в тот день дикая природа говорила с ним.
Этот голос природы в Старую эпоху звался совестью. Этот голос природы в нынешнюю эпоху звался нелепостью и глупостью.
Но природа все равно говорила с людьми. Природа иногда все же говорила с людьми.
Совестью.
Голосом твердым и обжигающим что-то внутри.
Голосом, от которого не спрятаться.
Голосом, от которого не заткнуть уши.
Голосом, от которого не спасет потеря слуха.
Потому что она говорила с душой. Природа взывала к человеческой душе.
«Куда ты идешь, человек? — грустно спрашивала она, — Скажи, зачем ты сделал именно это сейчас? Скажи, зачем ты сделал это другим? Ведь ты сам знаешь, что сейчас пошел не туда!»
Кианин просто ушел. Ударил, но не убил своего мучителя. Более щедрый, чем этот человек. Этот человек полуискусственный.
Сандиас умом понимал, что нельзя позволить кианину из вида Китрит 66-1 бродить одному, с пробудившейся волей души или с проблеском ее.
Почему-то те, если и испытывали проблеск своих, настоящих своих чувств, начинали бунтовать. Упрямые, готовые сломать все оковы.
Сандиас знал, что опасно для их цивилизации, чтобы Кри Та Ран оставался один, свободный или рвущийся на свободу.
Но он все-таки его отпустил.
Он никому не сказал, что своими действиями и жестокими словами разбудил осколок души внутри одного Китрит 66-1.
Просто та искалеченная, измученная душа все-таки отпустила своего мучителя. Он просто ушел.
И потому Сандиас просто позволил ему уйти.
Ум говорил, ум неистово кричал, суетящийся, визгливый, напуганный:
«Одумайся! Он же вышел из-под контроля! Он же поймет, что вы его мучали! Он же поймет, что вы с ним все сделали! Он не простит вам этого!»
Но на душе у Сандиаса, жадного и пугливого, беспокойного обычно, сегодня было на удивление спокойно. В тот миг, когда кианин тоже скрылся из виду, растаял на горизонте, там, где небо и земля сливаются воедино, где-то в центре них, в центре возможного и невозможного… в тот миг боль отпустила душу человеческого мальчишки.
И своя собственная душа сказала ему:
«Это правильно. Я должен отпустить его»
Хотя ему самому потребовалось много лет, чтобы понять мозгами и ленивым сознанием то, что поняла его душа в тот жуткий день из детства, день, который почему-то застрял в его памяти так, как не смог застрять ни один другой день его детства.