Чтобы не перемещаться, Татия старалась не преследовать миражи в ущельях, сдерживая собственные порывы даже во снах, но это стало невозможно, когда в Долине стали появляться растения. Они перекатывались сухими мячами. Однажды один из них ожил — выпустив длинные колючие стебли, он окружил ноги девочки плотным кольцом и набросился на нее со всех сторон длинными шипами. Татия закричала от страха и, увидев знакомое дрожание, шагнула в его сторону, вырываясь на свободу. Но проснулась в коридоре.
Кроме нападающих растений, в снах начали оживать тени. Они отделялись от темных частей склонов и превращались в высокие фигуры, скрытые плащами с капюшонами, натянутыми до основания шеи. Если полы плащей открывал ветер, под ними клубилась тьма. Иногда сквозь капюшоны на девочку смотрели огромные нечеловеческие глаза без ресниц и век, словно небесно-голубые провалы.
Татия не рисовала теней, потому что боялась посмотреть им в глаза, но рассказывала о них взрослым и стала опасаться неосвещенных углов. Своей разговорчивостью и стремлением объяснить причины перемещений девочка не становилась ближе к другим детям и взрослым, а отталкивала или тревожила их, и прежде чем она догадалась об этом, успела превратиться в невиданную зверушку.
Так что пока настоящая Ана находила себе новых друзей и снова училась смеяться, девочка, которая начинала называть себя этим именем в одиночестве запертой на ключ комнаты, отдалялась и снова замыкалась в себе.
Потом наступил день, когда вышедший из-за угла учитель показался тенью из снов. Татия закричала, бросилась бежать по коридору и вдруг оказалась между машин посередине оживленного перекрестка недалеко от приюта. Визг тормозов, крики, яркое небо и свет фар оглушили ее. Как в первый день, девочка зажмурилась, закрыла уши руками, села на корточки на асфальт и закричала.
Вскоре после этого случая ее перевели в другой дом, в котором тоже были дети, но это место оказалось страшнее снов, заполненных темными тенями. В нем не было ярких красок и надежд, но было много людей, спрятавшихся так далеко внутрь самих себя, что собственное одиночество Татии стало не таким уж печальным. Она поняла, что оказалась среди больных. В чужом мире ей никто не верил. Все, что она рассказывала и порой делала, было странным, неправильным, и за это ее закрыли в доме без надежды.
После того, как однажды Татию укутали в рубашку, не дававшую возможности нормально двигаться и пользоваться руками, она поняла, что не стоит пытаться убедить кого-то в своей правоте. Лучше молчать и казаться безразличной. И всеми силами стараться больше не «исчезать». Если ей станут доверять, она получит чуть больше свободы, например, возможность спокойно гулять в саду.