Выставка в галереи Макса прошла даже лучше, чем удачно: какой-то мужчина, имени которого я даже не смогла узнать, купил четыре мои картины. За бешеные деньги купил, серьёзно! Я в принципе даже и не думала никогда, что за картины можно столько получать… оказалось, что можно.
К слову, Макс тоже был крайне удивлён. Очень. И на радостях подсунул мне ещё пару каких-то договоров, собираясь увести оставшиеся картины на свою следующую выставку в столицу. Я всё на тех же радостях всё подписала.
А потом одно крупное издательство взялось за черновик моей книги. Уверена, Маша и тут помогла, за что я была ей очень благодарна, но мой солнечный лучик ни в чём не признаётся и лишь загадочно улыбается.
За две недели нам с черновиком пришлось несладко. Нас безжалостно мучили и днём, и ночью. Серьёзно, редактор один раз в три ночи позвонил! Я тогда ещё тоже не спала, поэтому мы проболтали с ним часа полтора, сверяя наработки и уточняя массу деталей. А потом её издали! Мою книгу! Издали! Снова пришедшая в гости Маша нашла меня прыгающей в обнимку с книгой по гостиной, потом мы с ней прыгали уже вместе, а потом как-то так вышло, что мы уже сидели на кухне в обществе фруктов, шоколадных конфет и чего-то светло-розового с цветочным ароматом…
Страдать от похмелья пришлось уже по дороге в столицу на вторую выставку. Не частную, конечно, Макс показывал людям и другие работы других художников, но как-то в шутку он сказал, что обязательно устроит мне только мою личную выставку…
Каким-то удивительным образом моя жизнь устремилась резко в гору. И если поначалу я разбегалась, заставляя себя делать каждый шаг, то теперь этот безумный водоворот поглотил меня с головой и мотал по часовой стрелке, нещадно закручивая и грозя разорвать на кусочки, если я вдруг посмею хотя бы попробовать затормозить…
Голова шла кругом от всего этого, в происходящее верилось с трудом, но я была рада, действительно очень рада. Даже больше: я была почти счастлива.
Но в душе, где-то глубоко настолько, что даже я находила с трудом, притаился комочек горькой тоски. Иногда он, не выдерживая заточения, вырывался на свободу, и мне становилось невыносимо больно настолько, что слёзы сами собой текли по щекам, а грудь разрывали рыдания.
Мне было больно — внутри больно, даже невзирая на все последние события. Мне было больно настолько, что хотелось не улыбаться незнакомцам, а выть в подушку.
Мама с папой были счастливы за меня. Бабушка с дедушкой были счастливы. Бабушка Оля, к которой я продолжала ездить в гости, тоже была искренне счастлива. И даже Маша с Максом, и мой издатель, потому что у книги были весьма неплохие продажи, и ещё куча народа, которые меня по сути даже и не знали…