— На лбу у него увидишь надпись: «Змет», — вещал ифрит, — что значит: истина. Уничтожь первую букву. Сотри, соскобли первую букву, чтобы получилось: «Мет», — смерть, и он обратится в глину. После чего ты разобьешь его тем молотом, что я дал тебе. Черепки же с остатками надписи соберешь и принесешь мне. Тогда я, быть может, явлю свою милость и отпущу тебя. Но не надейся понапрасну. Помни: я переменчив в решениях, гнев мой на тебя за твою измену может вспыхнуть с новой силой. Горе тебе ослушаться меня и горе тебе обмануть меня. А сейчас поспеши. Очень поспеши, раб, пришедший не вовремя и отвлекший меня от важного и насущного.
Черный упал ничком, сложился вдвое, точно перочинный нож, потом еще раз вдвое, и его не стало. Сулейман как-то совсем несолидно дернул согнутой в локте рукой, воскликнул: «Вот так я вас натягиваю, чурок!» — и даже подвигал бедрами влево — вправо, будто танцуя рок-н-ролл.
Потом он почувствовал мое присутствие. Медленно выпрямился, расправил напряженные плечи. Замер. «Ой-ой», — подумал я.
— Говори. — Он вполоборота повернул ко мне голову.
— Кто это был?
— Не твое дело. Паучок Ананси. Я не велел заходить, так?
— Не так, — огрызнулся я. — Было сказано: все, исчезни. Я и исчез тогда. Сейчас… — Ладно, — оборвал он меня, коротким рывком завертывая голову еще дальше.
Одну только голову. Словно сова.
— Чего тебе? Коньяку?
Вот же телепат!
— Коньяку. — Я потупился.
Видеть его лицо, вывернутое на сто восемьдесят градусов, было невыносимо. Больше всего меня коробило почему-то от зрелища лежащей на плече бороды.
— Бери. — В живот мне ткнулась бутылка, я обеими руками прижал ее к себе. — Сыру не осталось.
— Угу, — сказал я. — Насрать. Я есть не хочу. Да и выпить не особо. Заснуть бы.
— Заснешь, — пообещал Сулейман.
Растолкал он меня раным-рано. Голова гудела, но скорей от недосыпа. Похмельные мучения меня обычно минуют. До сих пор миновали. Возможно, я просто ни разу не напивался по-настоящему.
— Быстро умывайся и сразу ко мне.
— Кофе будет?
— Обязательно. — Судя по его довольной роже, ночное бодрствование оказалось плодотворным. — Кофе, круассаны, камамбер и рошфор. Все, что вы, французы, любите на завтрак.
— Да какой я, к лешему, француз…
— И то верно. — Тогда — квашеная капуста, гречка и квас.
— Эфенди, — тоскливо сказал я. — За последние двое суток мне удалось проспать в общей сложности часа этак четыре. Поэтому чувство юмора атрофировалось у меня полностью. Если про кашу и квас — шутка, считайте, что я рассмеялся. Если же серьезная альтернатива кофе и круассанам, то пусть лучше будут все-таки круассаны. С шоколадным кремом.