— Развелось нынче любителей опасной экзотики, — покивал я, отметив с удивлением, что Сул, оказывается, и кино посматривает. — Помните, третьего дня аллигатора в канализации поймали? Не следят толком за питомцами, сволочи.
— Сечешь. Слушай дальше. После смерти господина Мяо власть в китайской общине перекочевала к господину Хуану. Ты должен его помнить, он был у нас вчера вместе с Мяо. Крепкий такой, духовитый, усики ниточкой. Так вот, ему Сю Линь, грубо говоря, в яшмовый жезл не уперся. Тем более сейчас, когда и патриарха хоронить надо, и дела принимать, ну и так далее. Поэтому можно считать, что с этой стороны у нас все гладенько.
— А разве деньги господин Мяо уплатил авансом? — спросил я невинно.
— Естественно. Теперь бет, или два. Друзья китайчонка. Так вышло, что именно этой ночью наша отважная милиция наконец-то взялась за нелегальных мигрантов. Шерстить начали с китайских общаг. Подавляющее большинство жильцов, как понимаешь, оказались без виз и прописок. О том, чтобы выдворить из города и страны всех, речь даже не заходила — это ж умотаться, сколько денег потребуется! Но два десятка самых отъявленных нарушителей все-таки посадили на самолет.
Я предупредительно поддернул рукав, показывая ему часы:
— Сейчас они, должно быть, на подлете к Хабаровску?
— Вряд ли, — холодно проговорил он. — На пекинском рейсе сверхзвуковых самолетов нету. И третье.
— Гиммель, — подсказал я, уже откровенно резвясь.
— Если желаешь. — Его голос вдруг наполнился теплым молоком и медом. — Так вот, гиммель. Третье, последнее, оно же главное. Ты расшалился, Павлуша. Твое поведение становится все более отвратительным. Грубишь беспрерывно. Приказы начал нарушать. Я, конечно, добр нечеловечески, отходчив нечеловечески и воистину ангельски терпелив. Но любому терпению когда-то приходит конец. Берегись. Видит небо, — тихо и оттого по-настоящему грозно сказал он, вздымая руки к потолку (мне показалось на мгновение, что не стало над нами еще одного этажа, чердака и крыши — а нависло над нами огромное низкое небо, которое все видит и все запоминает), — еще чуть-чуть, Паша, и я отдам тебя ламиям. Их до крайности заинтересовал вопрос, был ли Убеев прошлой ночью единственным нашим агентом в «Скарапее». Мое «клянусь, да» почему-то совсем их не убедило.
Он плеснул себе кофе и опустил к чашке глаза.
— Сулейман-ага, — потерянно пробормотал я. — Уважаемый! — Он обжег меня коротким взглядом, полным печали и гнева. Подумал, что я продолжаю язвить. — Я… это… Гос-споди, да не высыпаюсь я, вот и все! Мне же необходимо много спать, иначе надорвусь. Ведь не железный я, не каменный. Даже не дух. Человек. Всего лишь.