- А, ну иди, иди.
- Иду, - АлиСанна сунула под мышку личное дело Ники Сметаниной и вылетела из кабинета. Неспешный шаг она уже давно не могла себе позволить. Только галоп. В крайнем случае рысь.
- Нет-нет, - покачала головой завуч, когда АлиСанна положила перед ней личное дело, - мы с Оксаной Савельевной уже смотрели, но у Ники медаль не выходит. Там есть нюансы…
- Точно не выходит? – удивилась АлиСанна, которая видела в столбиках оценок Ники за предыдущие годы почти исключительно пятёрки.
- Точно, - убеждённо кивнула завуч.
У уставшей АлиСанны не было сил, чтобы выяснять, что к чему. Её бедная голова отказывалась понимать, как определяют, идёт ученик на медаль или не идёт. И она просто поверила завучу. И, честно говоря, выдохнула облегчённо. Потому что только медалистки ей для полного счастья и не хватало. Слабину дала, конечно, чего уж там греха таить? И потом себя чувствовала очень виноватой перед Никой. Потому что та, конечно, медаль заслуживала. Но новость о том, что медали не будет, приняла стоически, с пониманием, и родители её тоже. Так и сказали:
- Ну, не будет медали и ладно. Обойдёмся.
А АлиСанне эта минутная слабость потом, кстати, ох как аукнулась. Но об этом – позже. В отдельной главе.
А пока вернёмся к будням человека с двумя классными руководствами и сорока двумя часами нагрузки. Ах, да! Ещё и председателю методобъединения в одном флаконе, конечно.
Одиннадцатиклашки новость о том, что теперь они не бесхозные, а АлиСаннины, восприняли с восторгом. И тут же принялись обживаться в триста одиннадцатом кабинете. Сразу же и родительский комитет подключился. И АлиСаннин кабинет, усиленно облагораживаемый не только ей самой, но и детьми и родителями аж двух классов скоро украсился буйной зеленью горшечных растений, красивым зеркалом, ярко-розовым электрическим чайником со свистком и прочими удобствами и полезностями.
И можно было бы жить-поживать да добра наживать. Но, как, собственно, всегда и бывает, случилось это самое «но». Да такое неожиданное, что АлиСанна поначалу оторопела и вовсе не знала как с этим «но» справляться. Потому что два её класса, девятый «А» и одиннадцатый «А», которых она для удобства идентификации называла «младшенькими» и «старшенькими», взялись вдруг ревновать. Да-да. Особенно отличились в этом «младшенькие». Ведь целых полтора месяца они жили себе, чувствуя себя единственными и любимыми у классного руководителя. А тут вдруг возникли «старшенькие», которые те же полтора месяца чувствовали себя обездоленными и никому не нужными, и вот, наконец, обрели ту, что готова была принять их и полюбить. Да что там – уже любила. И стали триста одиннадцатый кабинет сотрясать натуральные сцены ревности.