— Как не знать… — с горечью сказал Коста.
— Так вот, Азо недавно опять составил фальшивый акт и, недолго думая, наложил на наших мужчин штраф «за следы» коней, угнанных из табуна алдаров Кубатиевых. И сумма-то не очень велика — тысяча пятьсот рублей, — но крестьяне взбунтовались, надоело терпеть.
Во главе с братьями Мацко и Данелом Дугузовым вытащили они старшину из дома, разоружили и поколотили изрядно. Еле вырвался от них Азо и сразу во Владикавказ, к полковнику Вырубову. А на другой день рота солдат уже наводила у нас «порядок».
Штраф взыскали, зачинщиков плетьми выпороли, а братьев Мацко и Данела арестовали и отправили в город. Сестру их Агунду обесчестили. Как это произошло, точно никто не знает. Но в народе такой слух идет, что когда солдаты увели из сакли Мацко и Данела, Агунда упала перед Азо на колени, умоляя пощадить братьев. В сакле, кроме Азо и Агунды, никого не было. А девушка давно приглянулась старшине. Красавица! Он и дал себе волю. А чтобы следы замести, подослал к ней еще двух солдат. Когда и они совершили свое грязное дело, то девушку связали и бросили в холодный подвал. Люди волнуются, требуют освободить Агунду, а старшина даже разговаривать не желает, — третьи сутки гуляет с начальником карательного отряда, победу над бунтовщиками празднует.
Судили-рядили, как быть, и решили послать гонцов в город, к тебе, сын Левана. Идет в горах слух, что ты грамоту хорошо знаешь, можешь жалобу или прошение составить. А то и песню сложить, и в песне той начальника-мучителя на весь Иристон ославить…
Коста, слушая его, быстро одевался и собирался в путь.
— Садись на моего коня, — сказал Тазрет, — я как-нибудь доберусь. Тебе торопиться надо.
Был полдень, когда Коста въехал в аул и, поднявшись между саклями по узкой улочке, направился к нихасу. В Кройгоме он бывал и раньше и помнил, что нихас находится в самой середине аула. На улицах было тихо и безлюдно.
«Где же люди? — удивился Коста. — Не могли же солдаты истребить все население?»
Наконец на одной из плоских крыш он увидел старуху в черном платье и клетчатой шали. Стоя на коленях, обратившись лицом к Собачьей скале, женщина желтыми костлявыми пальцами рвала на себе седые волосы и царапала ногтями худые морщинистые щеки.
— Пришла наша погибель! О горе нам, горе! — причитала она. — Наступили черные дни!
Рядом со старухой топтался лохматый босоногий мальчуган и, слушая ее причитания, заливался горючими слезами.
Коста спешился и поднялся на плоскую крышу сакли. Увидев его, мальчик перестал реветь и дернул старуху за рукав: