Время близилось к полуночи, когда Коста закончил писать протест против закрытия женской осетинской школы.
— Вот, — сказал он, протягивая письмо Александру Цаликову, который уже несколько часов сидел у него, дожидаясь, пока документ будет готов. — Подпишемся первыми.
Отец Александр взял бумагу и стал медленно читать, покачивая головой:
— «Во все время своего существования школа пользовалась необыкновенной любовью и доверием осетин. В семидесятых и в начале восьмидесятых годов популярность ее достигла таких размеров, каких нельзя было предполагать при ее основании. Она не могла вместить всех желающих поступить в нее… Она нам дала неутомимых тружениц для наших сельских школ. Школа эта становилась насущной потребностью всего народа…
5 января приехавшая из Тифлиса комиссия без объяснения причин и мотивов сорвала вывеску… Осетинской женской школы. Нет сил и уменья передать всю глубину горя, причиненного целому народу этим неожиданным распоряжением. Нет слов и красок, чтобы передать раздирающие душу сцены у подъезда бывшей… Осетинской школы».
— Надо бы смягчить немного. Очень уж резко написано, — сказал Цаликов. — Побоятся газеты такое печатать.
— Смягчить тот кошмар, который мы имели удовольствие пережить сегодня? — Коста удивленно приподнял брови. — Ни в коем случае! Добьемся, чтобы напечатали. В Петербург пошлем…
— Ну, знаешь ли, дружище! Мне моя голова еще пригодится, — возразил Цаликов.
— Да что тебя так смущает?
— Вот, например, вопрос: «По какому праву?..» Права начальства, как известно, неограниченны.
— Читай-ка дальше!
— «Школа эта, — прочел вслух Цаликов, — насаждала в отдаленных уголках горной Осетии неувядаемые зародыши просвещения… Во все времена своего существования школа пользовалась необыкновенной любовью и доверием осетин… Трудно себе представить глубину горя, причиненного осетинам этим событием…»
От волнения Цаликов не мог больше читать, отложил бумагу и, ни слова не говоря, четким размашистым почерком подписал бумагу.
— Тот, у кого есть в груди сердце, — сказал Коста, — не останется безучастным к происшедшему.
Цаликов заторопился домой.
— Бог видит, бог поможет, — сказал он на прощание, но в голосе его не было уверенности. — Приятных тебе снов, друг мой.
Но Коста было не до снов. Он знал, что сегодня должна приехать Замират, и очень тревожился.