и Бог благословил их. Он попустительствует руинам, тотальному разрушению, неумолимой жестокости не только потому, что их освещает имя Божье, но потому что — и эти слова снова и снова эхом звучат от Бюго до Салана, — что «les Arabes ne comprennent que la force brutale» (арабы понимают одну только грубую силу).*
>99Лашераф поясняет по этому поводу, что военные действия французов в первых декадах вышли далеко за пределы своей цели — подавления сопротивления алжирцев — и приобрели абсолютный статус идеала.** Другой ее стороной, как с неустанной энергией выражает это сам Бюго, была колонизация. К концу пребывания в Алжире его постоянно раздражал способ, каким европейские гражданские мигранты используют ресурсы Алжира — без ограничений и без толку. Оставьте колонизацию воен-ным, пишет он в письмах, но все без толку.
Как это бывает, одна из неброских тем, проходящих через всю французскую литературу от Бальзака до Псишари и Лоти — это именно такая эксплуатация Алжира и скандалы, вызванные теневыми финансовыми схемами неразборчивых индивидов, для
* Lacheraf. L'Algérie. P. 92.
** Ibid. P. 93.
*** Bugeaud Theodore. Par Г Epée et par la charrue. Paris: PUF, 1948. Последующая карьера Бюго также исключительна: он командовал войсками, которые стреляли по толпе восставших
23 февраля 1848 г. и получил по заслугам в работе Флобера «L'Education sentimentale», где портрет этого непопулярного маршала был разорван на кусочки в ходе штурма Palais Royal
24 февраля 1848 г.
которых открытость места дозволяла почти все мыслимое ради наживы. Незабываемые портреты такого состояния дел можно найти у Доде в «Тартарене из Тараскона» и в «Милом друге» Мопассана (оба эти произведения упоминает Мартин Лутфи (Martine Loutfi) в своей проницательной работе «Литература и колониализм»*).
Причиненное Алжиру французами разрушение было, с одной стороны, систематическим и, с другой — конструктивным с точки зрения нового французского государственного строя. В этом никто из современников в период между 1840 и 1870 годами не сомневался. Некоторые, как Токвилль, который сурово критиковал американскую политику в отношении чернокожих и коренных индейцев, были уверены, что движение европейской цивилизации вперед неизбежно влечет за собой столкновение с мусульманскими indigènes.>100 С точки зрения Токвилля тотальное завоевание становится равносильным величию Франции. Он считал, что ислам — синоним «полигамии, изоляции женщин, отсутствию всякой политической жизни, тираническому и вездесущему правительству, которое вынуждает жителей скрывать себя и искать удовлетворения исключительно в семейной жизни».** А поскольку он считал туземцев кочевниками, то также был уверен, что «следует употребить все средства для истребления этих племен. Я делаю исключение только для тех случаев, которые запрещены международным законодательством и законами человечности». Но, как поясняет Мелвин Рихтер, Токвилль промолчал