− Она, может быть, в порядке, − говорит он. − Это… это… не твоя мать. Но ты должна верить, что она все еще там, что с ней все будет хорошо.
Я могу это сделать. Я могу притворяться. Я провела последние несколько лет своей жизни, притворяясь, что с мамой все в порядке.
Что со мной все в порядке.
Я тру ладонями глаза, мысленно поклявшись себе, что выясню, что произошло с мамой. Я спасу ее.
− Как? − тихо спрашиваю я, хоть Джек и не был посвящен в мои молчаливые размышления, он понимает мой вопрос.
− Я не знаю, как нам спасти ее, − говорит он. − Но мы это сделаем. Вот чем занимается Зунзана, Элла. Мы не террористы. Мы не верим в слова правительства. А если видим, что что-то не так − пытаемся это исправить.
Как моя мать. Как я.
Я все еще не уверена, доверяю ли я Джеку и его Зунзане. Но точно знаю, что не доверяю правительству, не после того, как они преследовали меня, словно преступника; не после того, как увидела лицо матери и то, что могли сделать только в правительственной лаборатории.
Я буду доверять себе, кем бы я ни была сейчас. И я спасу свою мать. Настоящую мать.
Я расправляю плечи и оглядываюсь.
− Где мы? — наконец, спрашиваю я.
Джек заливается горьким смехом:
− Это место называется Парадиз-Бей.
Он видит мой взгляд и добавляет:
− Так он был назван до того, как построили новую Венецию. Это очень красивый пляж.
Те дни давно прошли, это точно. Лодки в воде стоят так близко друг к другу, что было легко перепрыгивать с одной на другую. Здесь тесновато, деревянные стены натыкались друг на друга, но клаустрофобия тут ни при чем. Люди повсюду. Нам приходится протискиваться мимо грубо сколоченных стен импровизированного корпуса. Иногда Джек убирал с нашего пути часть какой-нибудь лачуги, а затем ставил ее на место. Кричащие дети с невероятной скоростью проносятся сквозь обломки, но единственный ребенок, которого я вижу − худенькая маленькая девочка, кормящаяся грудью своей матери, — кажется, она уже апатично приняла свою судьбу. Ее глаза безжизненны, а тело… съежилось, побежденное обстоятельствами.
Я не знаю, по крайней мере тысяча или больше людей обездолены на этом пляже. Я оглядываюсь на лодки, сгрудившиеся вокруг колонн в воде позади нас. Лодки, находящиеся поодаль, − лучше. Я вижу их яркие цвета даже отсюда. А вот лодки, которые ближе к берегу, − тусклее, увядшие, поврежденные, сломанные. Как и люди.
Еще тяжелее людям не на лодках, а на берегу и у окружающих его Утесов. Здесь мало места, мало тепла и совсем нет радости. Я смотрю на один из горшков. Объедки, морковная кожура и что-то еще, я почти уверена, там трава вперемешку с мясом, которое, как я предполагаю (надеюсь), когда-то было кроликом − кипятят в глиняном горшке над маленьким каменным очагом кенура. Девочка примерно моего возраста тычет палкой в еду, разгоняя рукой пар.