Марк Антоний (Беляева) - страница 187

Сегодня слышал от одного сирийского жреца, что я таким образом, своими письмами, тревожу тебя, милый друг, и ты, пусть боги не допустят этого, испытываешь тоску и боль от моей скорби.

Надеюсь, что это не так, мой родной, однако сегодня я постараюсь не обращаться мыслями к твоей ранней смерти и не думать о тебе, как о ком-то, кого нет. Если все так, как говорит тот жрец, то сколько слез проливают наши близкие после смерти, куда больше, чем при жизни. Не хочу, чтобы тебя постигла какая-нибудь плохая участь, наоборот, великолепное Солнце, я буду стремиться думать о тебе, как о том, с кем мне предстоит радостная встреча.

Братья и сестры! Это одна из немногих тем, в которых мы с моей деткой друг друга полностью понимаем. Я уже говорил тебе, что моя детка никогда и никого не любила больше, чем сестру свою, Беренику. Доходит до смешного: знаешь, на кого похожи две ее любимые прислужницы, с которыми она едва ли расстается хоть на минутку, Ирада и Хармион? Словно две капли воды, сами могущие сойти за сестер, они походят на Беренику. Думаю, моя детка долго искала таких.

Береника куда красивее моей детки: у нее правильные черты, нежный овал лица, приятный, без желтушности, золотой цвет кожи. Она вся прекрасна такой гармоничной и нежной, предзадуманной красотой. Помню, в ней не было резкости и даже некоторой грубости, которые присущи чертам моей детки, так любимым мною ныне. Наоборот, вся она — только нежная мягкость, ласковый свет. Страшная глупышка, Береника совершенно не годилась, чтобы управлять государством, ее повергал в ужас собственный народ, у нее была очень плохая память, но, когда она взглядывала из-под ресниц, казалось, струится теплый свет, как в начале дня.

Моя детка и ныне тоскует по старшей сестре. Смерть сестры впечатлила ее крайне надолго, и ныне моя детка, когда она совершенно беззащитна, жмется ко мне и говорит, что больше всего на свете боится быть казненной. Более всего, этот страх бывает силен на рассвете, особенно, когда утренняя дымка над Александрией желтеет к жаре — тогда стояла такая погода и был тот час, нежный, но навсегда испорченный для моей детки.

Прежде она задергивала шторы и не хотела смотреть на то, как светлеет небо, сейчас нарочно поит этим зрелищем свои глаза.

Помню, когда она приезжала в Рим, случился у нас с ней единственный странный эпизод. Других и не могло быть, тогда жил еще Цезарь, и все знали, какова суть их отношений. Моя детка устроила вечер, и мне выпала честь вести с ней некоторое время какой-то ни к чему не обязывающий разговор. Я плохо его помню, кроме единственного момента. Не думаю, что царице Египта было со мной интересно, а я не старался ее обаять. Я вообще не могу сказать, что в тот свой приезд она вызвала у меня какой-либо особенный интерес, как и я у нее — вот так причудлива бывает судьба, а теперь мы влюблены навсегда и умираем вместе. Я рассказывал ей, как в первый раз побывал в Египте, и как восхитился его плодородной красотой.