И, может быть, помнит.
Так что вот так. Публий временно переквалифицировался в человека аполитичного и предоставленного своему самому главному желанию ходить по сирийским проституткам. Благо, деньги у него на это были. С покрытием долгов нашей семьи все шло, с другой стороны, не так гладко, как хотелось бы. Как представитель семьи Антониев, я оставался банкротом. Впрочем, в эти дела я никогда не вдавался, а Публию всегда удавалось отсрочить платеж.
Вообще, сказать честно, к тому времени я любил его куда больше, чем родного отца. Я и до сих пор помню его лучше. И не могу быть уверенным, что все-таки не приписываю отцу черты Публия, такие привычные мне позднее. Мне не с кем сверить мои воспоминания о предыдущей итерации Марка Антония.
Даже сейчас я пишу "Публий", а в мыслях моих, в том, что предшествует движению руки пробивается иногда "папа". Публий видел куда больше, чем мой родной отец: мои первые любовные трагедии (и комедии), первые серьезные мысли и идеи, первые настоящие вещи, происходившие со мной, наконец, я шел к Капитолию вместе с ним, и вместе с ним я совершал жертвоприношение перед очагом, когда пришло время становиться взрослым.
Так что вот так.
Ладно, что уж там, уже и сирийские проститутки его умерли или стары, как Рим. Давно это дело поросло травой, и пока не будем его потрошить.
Наверное, я просто не хочу говорить о тогдашнем Гае. Но если я взялся писать о нас, то нельзя не сказать о том, что стало с Гаем.
После болезни он весьма изменился. И до того не отличался он солнечным и жизнерадостным характером, а теперь стал мрачнее и гневливее прежнего. Сначала мы думали (особенно мама), что это пройдет. Но приступы его ярости (а во время них он становился поистине чудовищем: зубы его клацали, на губах пузырилась, будто кипела, слюна) не прекращались, наоборот, они учащались.
Его могло вывести из себя все, что угодно: неосторожное слово, разбитое блюдце, пара минут опоздания. И если я над этими его приступами смеялся, а ты пытался успокоить Гая, то мама — она боялась. И, я видел, боится Публий. Сначала родители пытались его наказывать, но это не помогало — Гай себя не контролировал. И это ставило под вопрос его будущее. Ребенок, в приступе ярости кидающийся на прислугу, швыряющий вещи и все такое, это забавно. Во всяком случае, я думал так сначала, пока не увидел, какое страдание причиняют Гаю эти приступы.
Да, словом, ребенок, который делает странные вещи заслуживает порицания или жалости, но взрослый найдет свою смерть, если не сумеет контролировать себя. Разрушения, причиняемые Гаем, были неприятны, но куда страшнее — мысль о его будущей судьбе.