Горы тянулись нескончаемой чередой. Если бы не эта дорога, они стали бы неодолимым препятствием. Тянулась она извилисто, порой сужаясь и образовывая длинные заторы, то проходила по краю пропасти. К вечеру она расширилась настолько, что мы, как и прочие, встали на ночлег. Загорелись костры, запахло едой. Щербатого мальчишку я давно потеряла из виду и сейчас развлекалась тем, что разглядывала женщин. Неподалеку от нашего костра расположились несколько семейств. В одном женщины были говорливыми, смуглыми и синеглазыми. Пожалуй, я б сравнила их с цыганами. Они шумно переговаривались, мужчины курили трубки, женщины готовили что-то пряно пахнущее, вокруг носились дети. Женщина, даже девушка с другой стоянки была совершенно другой. Такая светлокожая, что вплоть до темноты пряталась под зонтом. Волосы ее были почти белыми. Я бы предположила, что она альбиноска, но глаза ее были хоть и светлыми, но голубыми. Я не раз ловила ее взгляд. Лицо ее было прикрыто узорчатым подобием чадры, но, скорее всего, от пыли. Сопровождала ее пожилая женщина, почти такая же светлая, ее лицо было открыто. И несколько конных мужчин. Ее повозка, даже скорее карета была самой богатой из всех мною сегодня виденных. Девушка стояла, дожидаясь, пока подготовят шатер, затем скользнула в него и более не выходила.
К ночи снадобье меня почти отпустило, оставив после себя усталость и апатию. Ела и пила я осторожно, принюхиваясь, старик ухмылялся. Однако вновь была облапошена, и весь следующий день так же тряслась сонно на ослике. Единственное мое развлечение было — шептать слова. Я распевала их на разный лад, повторяла и ворочала такой не податливый поначалу язык. Получалось все лучше и лучше, теперь меня легко бы понял посторонний человек, да и старик, слушая меня, почти не морщился. Теперь я могла бы убежать. Хотя порой ловила себя на мысли: это незнакомый, чужой мир. Возвращение домой, судя по всему, невозможно. Так стоило ли бежать? Так ли страшна участь мне уготовленная? В прошлой жизни я отдала бы все за то, чтобы иметь ребенка, самых что ни на есть пролетарских, не императорских кровей. Но какое то злое, детское упрямство, чуждое мне, заставляло поднимать голову и заученно твердить 'убегу, убегу, убегу'. Не хотелось думать, что моя судьба в руках придурковатого мужика и мерзкого старика.
Пейзажи тем временем менялись. На второй день дорога, которая сумела каким-то образом пробиться, извернуться между скалами и горными массивами, сдалась перед напором камня и поползла наверх. Мы все поднимались, воздух становился легким и совсем прозрачным. Дорога сузилась, шла лишь в два ряда, а затем и вовсе уткнулась в каменную стену. Я подняла голову и обомлела. Над нами возвышались две скалы, и промежуток между ними был выложен высокой каменной стеной. Одну скалу венчала самая настоящая башня, она гордо торчала чуть не в самом небе и щетинилась окнами бойниц. По верху стены ходили воины, на них были шлемы с забралами и длинные кольчуги. За их спинами висели луки, а в ножнах мечи. Я выдохнула. Это было самое настоящее средневековье. Та самая сказка, которая манила меня к себе и вдруг стала сбываться.