Девица вещала на тему, какая жизнь говно и какие мужики сволочи. Я хмыкнул, пожалуй, я мог бы согласиться с ней по обоим пунктам.
— Его зовут Бубликом, — сказал я.
И в тот момент, когда она чертыхнулась, выронила свою бутылку, я узнал её. Жалкую, пьяную, пахнущую табачным дымом. Такую ненавистную.
— Больше некуда было ехать? — спросил я, словно мне самому было куда бежать.
Она поднялась, отряхнула зачем-то колени. Медленно обернулась.
— Это мой дом, — и с вызовом вздернула подбородок. Учитывая, что она макушкой уперлась бы мне в подбородок, если бы, конечно, подошла настолько близко, это было смешно. — Наполовину.
— Ты даже не приехала на его похороны.
Она открыла рот, словно хотела что-то сказать. Но не сказала. Подняла бутылку, которая до этого была воткнута в снег, отхлебнула. Я сморщился. Заслуживала ли она моей ненависти? Она, которая лишила меня детства, которая отобрала все, что только можно, а потом посмеялась, даже проводить отца не приехала, которая послала меня в пешее анальное путешествие на просьбу выкупить семейный дом? Она, которая…я понял, что мысли ушли слишком далеко, на запретную много лет назад территорию, и усилием воли себя остановил. Её было так легко обвинить во всех своих бедах. Эта идея была такой заманчивой.
— Знаешь, что я хотела сказать тебе тогда, когда мне было восемь? И потом, долгих десять лет, каждую нашу встречу? Урод. Я хотела обозвать тебя уродом. Ну вот, сказала, и никакого удовольствия. Потому что ты жалок Руслан, просто жалок.
Она отпила из бутылки, обошла меня и, покачиваясь, пошла к дому. Бублик, виновато дернув хвостиком, припустил за ней.
— Мышь, — крикнул ей вслед я. — Белая, лабораторная, красноглазая.
— Похер, — сказала она и показала мне средний палец. — Мне на тебя похер. Вали из моего дома, неудачник.
Я вдруг подумал, что могу просто сжать рукой её тонкую белую шейку, сжать и чувствовать кожей, как из неё, пульсируя, толчками утекает жизнь, и несколько мгновений это было единственным моим желанием.
Она.
Было холодно. Чертовски, непривычно холодно. Я вытянула руку к соседней подушке, привычно ища Антона. Но рука повисла над пустотой — вместо двуспальной любимой постели лишь узкая кушетка. А сама кроватка осталась далеко-далеко в прошлом, и на ней спит сейчас Антон, и возможно даже не один. Я стиснула зубы и выругалась. Сколько ночей должно пройти, чтобы я, проснувшись, не вспоминала своего мужа? Бывшего мужа…
В высокое окно без штор просачивается серый утренний рассвет. Комната обставлена по-спартански, раньше её только в крайних случаях использовали. Минимум мебели, поблекшие обои на стенах — когда-то, много лет назад, на них были золотистые узоры. Пыль, пустота, да горшок с засохшей геранью на подоконнике. Я встала и поморщилась: спала одетой, ладно хоть сапоги с курткой сняла. Подошла к мутному, в разводах окну, зачем-то оторвала листик цветка, растерла его между пальцами в сухую серую пыль, которая по прежнему терпко пахла. Пахла моим детством. Когда я впервые приехала на эту дачу, пышный куст герани стоял на каждом подоконнике. А теперь вот…