Ноги изрядно заплетались, наверное, надо было чего-нибудь съесть, хоть печенюшку. Дорога еле видимая, мокрая, бросалась из стороны в сторону, норовила сбить с ног. Тишина была невероятно плотной, буквально осязаемой. Только я, хлюпанье моих сапог по снежной каше дороги и едва слышимый шелест утихающего дождя. Я остановилась, затянулась глубоко, закашлявшись. Прислушалась и поняла, что нечто из этой тишины выбивается. Неправильный, инородный звук. Кто-то…пыхтел.
— Кто не спрятался, я не виновата, — сказала я и приложила руку козырьком, словно это помогло бы разглядеть что-то в кромешной тьме.
Впрочем, долго виновника искать не пришлось. Он сидел совсем рядом, под голым мокрым кустом у дороги. Я посветила на него телефоном и изумилась. Это был толстый, упитанный мопс. Сидел, пыхтел, вывалив язык, и смотрел на меня круглыми глазами.
— Ты кто? — изумилась я. — Я сбежала от цивилизации и от собак тоже. Какое ты имеешь право нарушать моё уединение и гадить на вверенной мне территории?
Пёс чуть склонил голову и коротко тявкнул. Спорит он со мной что ли?
— Я надеюсь, ты хоть не мужик? Имей в виду, что если ты мужского пола, то вместе нам не ужиться.
Пёс жалобно заскулил. Потешный.
— Бедняжка, — пожалела его я. — Кастрировали? Изверги. Хотя знаешь, если бы кастрировали некоторых человеческих самцов, то жить было бы куда легче.
Уединение — это здорово. Но во мне вдруг образовалась тьма слов, которые срочно нужно было сказать. Я бросила свою сумку на мокрый снег и уселась на неё сверху. Попе, несмотря на преграду, сразу стало мокро и холодно. Ничего, песик вообще голой попой сидит. Полезла в карман, я точно помнила, что бросила в карман куртки шоколадный батончик, планируя съесть по дороге, да так и позабыв.
— Поделим по-братски?
Песик согласно подвинулся ближе. И от шоколадки с орехами не отказался. Я надкусила — во рту стало невыносимо сладко. Отпила виски, стремясь прогнать эту ненужную сладость. И поняла — вот оно. Подкатили слёзы, готовые литься. Всего-то надо было выпить в компании толстой и смешной собаки. Я заплакала, заскулила, уткнувшись в холодную джинсу своих коленей. Пёс снова гавкнул и тоже ткнулся носом в мои ноги. Я погладила его, короткая шерстка была мокрой, гладкой.
— А ведь я терпеть не могу собак, — доверительно сказала я. — Но симпатии эти не говорят вообще ни о чем. Вот Антон мне нравился. Да кому я вру? Я думала, на всю жизнь. До самого, блять, гроба. И чтобы умереть непременно в один день, прожив сначала лет сто. И что из этого вышло? А знаешь, что? Ничегошеньки. Пшик. Глупая, никому не нужная душевная драма. Не доверяй своим чувствам, не верь, ни себе, ни кому другому.